Ну хорошо, возвращаемся к большому фику
ГЛАВА 22.
Он сидел, перебирая старые дневники, перебирая эти великие хранилища мыслей и чувств. Кристина была перед ним. Вот она – в своей первозданной чистоте и невинности. Вот они – ее детские тайны и взрослые страхи. Все здесь – на этих страницах, исписанных сначала неровным детским почерком, а потом..потом таким же неровным, но у же более твердым – взрослым. Но он боялся читать их. Он понимал, что то, что там скрывается, гораздо больше, чем просто потаенные мысли и сакральные чувства.. . Там, между страницами этих дневников, словно цветы в гербарии, дремлет ее душа. И он не мог…он совершенно не мог даже коснуться ее взглядом. Он понимал, что это – запретное.. Даже сейчас его останавливали вопросы чести…и, наверное, он боялся, что потом не сможет взглянуть Кристине в глаза…Все-таки, у людей должны быть свои тайны… У каждого человека есть свои тайны. И нет среди них маленьких секретиков и больших тайн… Они все равноценны и важны…
Поэтому он пролистывал дневники быстро, останавливаясь только на тех страницах, которые были связаны с ним. Иначе он не мог. Ему это было нужно, даже больше, чем просто нужно – необходимо, словно воздух. Он и читал жадно, как утопающий глотает драгоценный воздух, и каждое слово впечатывалось в его мозг, словно раскаленным железом. Ему казалось, что это сам Кристина разговаривает с ним своим мягким и тихим голосом…
Мерно тикали часы, пребывающие в своем покойном мире секунд и минут.. Он знал, что времени остается совсем немного…Он не может сейчас раздумывать, не может принимать решения…он может только читать. Читать, читать, читать.. Как можно быстрее, как можно более внимательнее… Он должен глотать буквы, слова и мысли… Пока есть силы и время…
Он поднял голову. За окном зачинался рассвет. Еще три часа – и они приедут… Еще только три часа…
Он встал, словно пьяный. Он был сыт текстом, был переполнен впечатлениями…Он не мог вспоминать и думать...Сейчас он придет домой..в то место, которое он называет домом…, и, закрыв глаза, сможет процитировать каждую фразу…Но только не сейчас…Он чувствовал себя как в каком-то дурмане..
Он прошел по комнате, нежно касаясь тонкими нервными пальцами фарфоровых безделушек на камине… Теребя бахрому на тяжелых портьерах…Он просто ходил по комнате и вдыхал Ее…Всю ночь он читал ее мысли – теперь он хотел насладиться ее жизнью…
Потом он просто сел, прислонившись спиной к кровати, и закрыл глаза. Наверное, он дремал. Но перед его глазами проносились события последнего года – события, спрессованные в длинную вереницу. События странные ,непонятные… Более того, каждое из них в любой другой момент привлекло бы его самое пристальное внимание… Но только не сейчас… Наверное, он немного жалел… Жалел о том , что так и не поговорил по-настоящему с Родериком.. том, что не смог вовремя приструнить Бетани… О том, что так и не понял, почему так странно смотрит на него Мег…О том…о том, что так и не признал свою вину перед мадам Жири… Он ничего так и не сделал… И сейчас, в этой предрассветной тишине, где настенные часы глухо отсчитывали последние минуты его пребывания в этом доме…Именно сейчас он как никогда остро ощутил это… Сколько он всего не сделал…
Наверное он дремал… Потому что, резко, как от удара очнулся, когда услышал внизу голоса. Вернулись хозяева. Вернулась Она. Его первым желанием было спрятаться и ждать…ждать , когда она войдет, чтобы еще раз увидеть ее. Но он обвел взглядом комнату – и рассудком, последними крупицами разума, понял, что это невозможно… Если он останется здесь, то он не сможет выйти… Он медлил, не желая уходить. Но в ту секунду, когда в щели под дверью замаячила такая родная для него тень…в тот момент у него больно и горько защемило в груди… и в тот же момент он выскользнул из окна.
Он мягко приземлился на мостовую, чуть щелкнув каблуками, привычным жестом накинул на голову капюшон плаща и поспешил прочь от этого дома… Он шел быстрым шагом..но бежал он вовсе не от людей, которые там были, а от одной-единственной мысли – ведь в том доме же тоже есть подвал? И в нем тоже можно жить…
Благоразумная…нет, просто разумная его часть рассудка протестовала против этой безумной мысли...но что она могла поделать? Эта идея-фикс крепла в нем с каждым шагом. Он начинал уже просчитывать все варианты жизни в недрах особняка – рядом с Кристиной. Благоразумие начинало выть от ужаса перед такой мыслью, но он не обращал на него никакого внимания. Он отдался этой мысли так же безумно и со всей душой, как он до этого отдавался любой другой страсти…
Он тихо скользил по улицам, скрываясь в тени домов и подворотен. И тут он замер. Замерло и его буйное воображение. Из открытого окна доносился неуверенный детский голос, который, запинаясь, по слогам читал:
Сижу на берегу потока,
Бор дремлет в сумраке; все спит вокруг, а я
Сижу на берегу и мыслию далеко,
Там, там..где жизнь моя!…
И меч в моей руке мутит струи потока.
Сижу на берегу потока,
Снедаем ревностью, задумчив, молчалив…
Не торжествуй еще, о ты, любимец рока!
Ты счастлив – но я жив…
И меч в моей руке мутит струи потока.
Сижу на берегу потока,
Вздохнешь ли ты о нем, о друг, неверный друг…
И точно ль он любим? – ах, эта мысль жестока!…
Кипит отмщеньем дух,
И меч в моей руке мутит струи потока.
- Мам, а что такое ревность?
Он уже не слышал, что отвечала мать, и не слушал, что читал ребенок дальше. Это была лишь яркая вспышка – словно мимолетная картина в окне проходящего поезда… Но она была так созвучна его мыслям и его чувствам. В этот момент, этими несколькими строчками было высказано все, что, он желал и о чем думал. «И меч в руке моей мутит струи потока»…
Он тихо сполз спиной по стене. Благоразумие торжествующе вздохнуло. Вспышка безумной идеи погасла. Этот тихий детский голос, старательно выговаривающий слова отрезвил его. Но при этом он проник в самую его душу… Еще никогда никакие строки не были созвучны его мыслям…
«Не торжествуй еще, о ты, любимец рока!
Ты счастлив – но я жив…»
Да…он еще был жив. И полон сил. Он не умер – он жив! И он будет бороться дальше! Эта мысль о борьбе уже не раз оживала в нем, словно прилив волны – но через некоторое время гасла и уступала место бессильной апатии, как во время отлива. Но сейчас он ощутил не мимолетное отчаянное желание борьбы, а трезвое и спокойное решение.
Эти строки стали его мыслями. Они стали его жизнью. Стали его волей.
«Вздохнешь ли о нем, о друг, неверный друг?»
И с этой мыслью он окончательно понял, что он должен делать дальше.
«И меч в моей руке мутит струи потока»