|
|
Vot i ya, vasha Julietteka. Iz Francii. Kak vi tyt? Kak y tebya rabota, Airin? Kak ychishsya, Alinka? Esmeralda, a ti kak?Skychayu i vseh lybly. Ne mogy vstypat v besedi, no razmeshayu svoi pisma, kotorie ya pisala moei mame. Iz nih vi yznaete, kak y menya idyt dela :-)
Буду рассказывать по порядку, начиная с того момента, как я села в самолёт.
Ещё подъезжая к Шереметьево, я гадала, на какой из самолётов меня посадят. Промахнулась. В принципе, они все там были одинаковые, так что досадно не было. Мы с Юлей, той девушкой, которой было со мной по пути, рассчитывали сесть рядышком, но из-за нашего с тобой тяжёлого багажа так не вышло, и мы оказались на разных сторонах самолёта. Она, правда, тут же с кем-то договорилась и пересела на мою сторону, так что летели мы обе на правой стороне самолёта, у самого иллюминатора.
Сидеть с иллюминатором под боком не здорово, а очень здорово, ведь мы с тобой всю жизнь любим смотреть в окно. Так что я торчала в этом иллюминаторе на протяжении почти всего полёта, успевая жевать всякие вкусности, которые подавали на борту, и болтать со своими двумя соседками – женщиной лет сорока пяти и её семнадцатилетней дочкой. Тоже по совпадению Юлей.
Летели мы, как в фильме «Турбуленция», но народ на борту было этим не испугать. Все оживленно общались, шелестели журналами, выбирали товары по каталогу, но всех переплюнул один пьяный мужик. Лысоватый, громоздкий, он лез в иллюминаторы через соседей и горланил наш российский гимн, чуть только внизу показывался город или деревушка. Ну а я учила своих соседок некоторым французским словам и фразам и помогала половине моей части салона заполнить такие небольшие жёлтые листочки с информацией, кто ты и откуда. Их нужно было предъявить по выходе из самолёта.
Когда внизу показался Париж, местами затянутый облаками, а местами видный совсем ясно, салон зааплодировал. Зрелище было потрясающее. Огромный пласт суши, застроенный мелкими красными, белыми, оранжевыми домиками, яркими цистернами, испещренный дорогами и растилающийся во все стороны, покуда хватает глаз, как будто ему нет ни конца, ни края. Видно, как торчат небоскрёбы, видны искусственные водоёмы, широченные магистрали, Сена и остров Сите посередине, а ещё – потрясающий своими размерами, колоссальнейший, зелёный футбольный стадион, при взгляде на который салон даже застыл; настолько он был большой, притом, что мы ещё были высоко над городом. И тут самолёт совершил крутой вираж, нас понесло влево, через несколько минут Париж закончился, и мы стали снижаться в аэропорт Шарль де Голль.
Всё. Полдела было сделано, и оставалось всего-то ничего. Знаешь, почему-то с самого начала у меня было чувство, что я прилетела домой.
Первая мысль, которая возникла в голове по приземлении на посадочную полосу, была: «Ух ты, а трава тут такая же!..» Нестриженная, наполовину выжженная, где-то ещё зелёная, торчащая и в лес и по дрова. Глупо, но я наивности своей серьёзно полагала, что Европа, а тем более такое великолепие, как Париж, будет чем-то абсолютно отличным от России. А как оказалось…Анекдот на всю жизнь.
Здание аэропорта внутри – пензенский ж.д. вокзал в уменьшенном варианте. Киоски, справочные, тел.кабинки, табло… - всё, как у нас в России, с тем единственным отличием, что у нас работники сидят серьёзные или хотя бы стараются таковыми казаться, а здесь конкретно хохмят, и даже этого не стесняются. Посетители же аэропорта ходят, наоборот, молчаливо, каждый со своим багажом, который везётся спереди, на высокой мощной тележке, которая абсолютно бесплатно берётся чуть поодаль от вертушки с чемоданами. Кстати, свой чемодан я стащила с вертушки без проблем.
Народ из самолёта высыпал кучкой и бегал за своими сумками туда-обратно раза по три, потому как на борту охотно лакомился халявным винцом и шампанским, заказывая себе по нескольку стаканов в час. И вот наконец, когда все собрались (кто с вещами, а кто – и с мыслями), нас выстроили в колонну перед двумя окошками, в одном из которых чернел негр, а в другом восседала похожая на маленькую птичку почти не накрашенная белая француженка. И сразу стало понятно, что этот день принимающие работники аэропорта не забудут никогда.
Французским владело от силы человека четыре (из них одна была летевшая с нами парижанка); несколько понимали по-английски (на борту, помимо наших полиглотов, находись ещё и двое американцев); остальные (а самолёт был набит битком) были патриотами до мозга костей и даже в немецком были ни бум-бум. Бедная девушка в окошке, скрепя сердце, переписывала с жёлтых листочков русские фамилии, накаляканные непосредственно на русском, и тщетно пыталась вытянуть ответ из наших относительно того, кем они являются по жизни, потому что эту информацию наши ещё полчаса назад, высунув от усердия язык, царапали латиницей в самолёте. Дело было в том, что жёлтые листочки все кинулись заполнять сразу же, как только получили, и только написав фамилию с именем на русском языке, услышали, что писать следует латинскими буквами. С такими профессиями, как студент и директор, кто-то ещё справился, и девушка в окошке разобралась (ведь латиницей вышло student и director, что соответствует названиям этих профессий в английском). Зато разобраться, что такое stroitel, prodavets и domohozyaika ей даже компьютер не помог.
Думаешь, наши сконфузились? Да ни в жизни! Кому-то, правда, было несколько неудобно отвечать на вопросы, но их француженка вскоре перестала задавать, когда кто-то с нашей стороны окошка не выдержал и, развернувшись к оставшейся стайке, заметил: «Братцы, фигня».
Негр в своём окошке молчал и подсмеивался над тем, что мужчины гордо прописывали свою фамилию в двух строчках: в строке «Фамилия» и строке «Фамилия в девичестве». Девушка-француженка между тем побеседовала с одним из пассажиров, который говорил на родном ей языке очень хорошо, и даже успокоилась. Регистрация стала проходить тихо и расслабленно.
И тут пьяный (теперь уже вдрызг) мужик, - тот самый, что горланил гимн на борту, а теперь мирно кемарил на своём чемодане, - открыл оба глаза. Никто даже не засёк, когда он успел прошмыгнуть (именно прошмыгнуть, а не бесцеремонно пропихнуться) вперёд через нас! И только тут все заметили, что на нём, оказывается, дорогой брючный костюм и не менее дорогая, пусть и голубо-фиолетовая рубашка. Мужик бодро приветствовал округлившую глазёнки птичку-француженку фразой из «Марсельезы», отпустил ей комплимент на перемешке русского с английским и выкрикнул своё Ф.И.О. на весь аэропорт, да так, что даже индиец в справочном отделе оторвался от своего клиента. То, что произошло дальше, кто-то стал снимать на камеру в фотоаппарате, а кто-то просто наблюдал, уткнувшись в соседа, потому что, прошу прощения за такое слово, не заржать здесь можно было только с большим трудом.
Мужик сбросил с себя пиджак и полез в окошко головой, выкрикивая теперь уже на немецком что-то про, как ни странно. Гитлера и Карла Маркса. Бедная девушка застрекотала на него, что было сил, но нашего мужика было не остановить. Перегаром от него доставало аж до нас с Юлькой, и он уверенно лез вперёд, на француженку, помогая себе локтями и правым коленом. Его бритая под ёжик лысеющая голова встряла в окошко и силилась пролезть дальше, поглубже, несмотря на то, что короткая толстая шея и жирные плечи настойчиво не пускали. Негр покатился по компьютер, а из-за турникета поскакала французская охрана. Мужик её увидел, но лезть к пределу своих мечтаний не перестал. Здесь его прошибло на французский, но что он там наговорил, мы не поняли, потому что девушка вскочила, всклокоченная, красная, злая, как таракан, и запищала на него с такой яростью, что охрана даже перестала бежать и тоже покатилась со смеху,: «Уйдите! Вон! Освободите мне окно!». «Цыпа!..ЦЫПА!...» - сердечно засюсюкал мужик и обиженно сник.
Из окошка его-таки извлекли. И даже штраф не взяли. А вообще он собирался из Парижа лететь куда-то ещё. Ну а мы прошли до конца регистрацию – у негра, потому что девушка больше, видимо, связываться с русскими не решилась, - и негр оказался большим и к тому же любопытным юмористом, который лично меня встретил фразой: «А-а, мадмуазель в синей рубашечке! И что же такое Вы учите в университете?»
* * *
|