[Targhis]

Истратив весь хлеб, я встал со ствола. Один из лебедей еще выискивал ка-кую-то поживу в воде, а второй застыл белым корабликом, слегка покачиваясь на волнах, с любопытством глядя на меня. Почему-то я был уверен, что это дама. И то, что на мне не было маски, ее совершенно не смущало.

– Вы, вероятно, знакомы с самим королем, gnädige Frau? – улыбнулся я. – Чем бы мне развлечь вас?

Я осторожно вынул из футляра скрипку. Что бы такое сыграть для лебе-дей? Я выбрал тему из «Лоэнгрина», оперы, написанной как раз немецким ком-позитором Вагнером. Тем более, что на время этот скиталец нашел приют как раз в Баварии, будучи в фаворе у здешнего короля. Но около полугода назад недоброжелатели вынудили его покинуть Мюнхен… Талантливому человеку зачастую нелегко встретить понимание…

Я многое не одобрял в современной опере, однако, по возможности, ста-рался посещать спектакли. По вечерам я мог не опасаться солнечного света и иногда позволял себе отдохнуть от маски, обходясь гримом, фальшивым носом и усами, прикрывавшими короткую и вздернутую верхнюю губу. Разумеется, я всегда снимал для себя отдельную ложу. Вот если бы еще можно было прони-кать туда совершенно незаметно, избегая посторонних взглядов…

Я играл, а потом и запел, даря образу Лебединого рыцаря небывалую силу и страсть. И, как всегда, мир вдруг проломился в тонких гранях, горизонты раздвинулись в бесконечность, и вот я уже был далеко от альпийского озера, я находился в своем собственном мире, пронизанном ярчайшим сиянием, которое только ласкает обнаженную кожу, не обжигая ее…
Я замолчал, опустил длинные руки со скрипкой и смычком, и огляделся не без удивления. Галстук развязался и висел на горле мятым, мокрым комком, пот заливал лицо, стекая из-под парика, и ветер с озера приятно холодил влаж-ную кожу – нечастое и непривычное ощущение… Лебеди, оказывается, вышли на берег, неуклюже переваливаясь на широких лапах, и встали прямо передо мной. Гнедая тоже подошла и теперь легко касалась мягкой мордой моего локтя – то ли восхищение выражала, то ли сострадание. Я мог бы поклясться, что и верхушки сосен в тот момент как раз распрямлялись, словно деревья нагнулись против ветра, чтобы тоже послушать… Впрочем, это, наверно, уже чистая фантазия.

Раскланявшись перед публикой, я собрал вещи, запер скрипку в футляр, привел в порядок одежду, и, отерев лицо и покрытый слишком редкой растительностью череп, снова надел маску, парик и шляпу.

Небо залилось ночной синью, уже поблескивали редкие звезды.

* * *