[Targhis]

* * *

Разумеется, когда молодой Людвиг фон Виттельсбах, король Баварский, заявился в трактир, желая отметить маленькое приключение в лесу и новое зна-комство, все его пожелания были незамедлительно исполнены, несмотря на не-прилично поздний – или, скорее, уместнее было бы сказать, ранний – час. Ко-роль очаровательно извинился, однако, хозяева только рады были его обслуживать. Причем, как я заметил, совершенно искренне рады.

Я же первым делом попросил себе водки и, найдя укромный уголок, снял маску и протер свою рану. Спирт обжег обнаженную плоть, а потом я приложил к разрезу чистый платок, а маска плотно прижала его к коже. Говорить бы-ло немного больно, но ничего не поделаешь…

Оставалось только сесть за стол, повинуясь приглашающему жесту Его Величества. Ничего принципиально нового для меня в этом не было, по правде говоря, мне уже приходилось иметь дело с особами голубых кровей… Но обычно я официально находился на службе… А этот юноша совершенно не соот-ветствовал моим представлениям о монархах. Вернее, его легче было бы представить в рыцарских доспехах, королем среди каких-нибудь сказочных ры-царей Круглого стола… если бы не проскальзывало в нем нечто такое, что резко и жестко напоминало, что перед вами правитель, стоящий во главе страны в просвещенном XIX веке… Просто он был еще очень молод.

– Вы ранены? – с беспокойством спросил он, когда я опустился за стол.

– Ничего страшного, пустяковая царапина, Ваше Величество, – заверил его я, принимая предложенный бокал вина.

– Как мне все-таки называть вас? – поинтересовался он.

– Как пожелаете, – пожал я плечами.

– Тогда для меня вы будете Орфео, – улыбнулся он. – Раз уж именно это сравнение пришло мне в голову… Я бы очень хотел еще раз услышать в вашем исполнении арию Лоэнгрина… Вы угадали там в лесу, или слышали об этом? – я действительно люблю представлять себя шванриттером. Это была самая пер-вая опера Рихарда, которую я услышал… – Он помрачнел, сдвинул черные брови. – Еще совсем недавно…

– Я слышал об этом, – мягко произнес я. – Ваш друг был вынужден оставить вас.

– Немногие понимают, что такое истинный гений, – вздохнул юноша, и я кивнул, соглашаясь. Что-то мне подсказывало, что если бы я вынес на публику свое лучшее произведение, меня просто разорвали бы в клочья. Причем, буквально. Причем, не из-за его бездарности…

– После этой отвратительной истории я покинул Мюнхен, – сообщил король. – А тут еще неудачная война с Пруссией, – Он наклонил голову и прижал руки к вискам, словно жалуясь на головную боль. – Я сам всегда считал, что нам следует поддерживать хорошие отношения с Бисмарком…

Хозяин, с которым мы распрощались всего лишь несколько часов назад, поднеся следующее блюдо и еще бутыль вина, подмигнул мне. Я пожал плечами.

Молодой человек лукаво улыбнулся.

– Кажется, догадался. Вы проезжали сегодня через эту деревню, и, обратив внимание на ваш несколько эксцентричный облик и скрипку, он решил, что вы едете из замка Хохеншвангау, где я живу в настоящее время. Вы правдиво ответили, что это не так, но не прошло и суток, как он увидел вас в обществе короля.

– Вы очень проницательны, Ваше Величество, – признал я.

– Я бы действительно хотел… Но почему вы ничего не едите?

– Я не голоден, Ваше Величество.

– Неужели? – король с сомнением окинул взглядом мою худую фигуру. Еще в пору юности, когда я странствовал с цыганами, жалостливые хозяйки не могли спокойно смотреть на меня, не предлагая приличный кусок хлеба. Однако я мог есть много или голодать сутками, никаких заметных изменений в моем теле от этого не происходило.

– Вам мешает рана? – спросил король. – Или, скорее, ваша маска? Может быть, вы снимете ее?

– Ваш покорный слуга предпочел бы не делать этого, – вздохнул я. Вздох получился довольно громким сквозь узкую щель рта маски.

Король удивленно приподнял брови, – Но я бы, в любом случае, предпочел видеть лицо собеседника. Не очень-то удобно разговаривать, когда даже ваших глаз не видно. И что, если, – медленно добавил он, – я вам прикажу?

Сколько же раз мне вот так приказывали!

– Ваше Величество, простите, но, право, не стоит, – я с удивлением обнаружил, что даже не рассердился, как бывало прежде… Я испытывал только ту-пую усталость. Все знали, что красавец-король не терпел при себе людей с неприятной внешностью.

Я стянул с руки перчатку. Блеснула черная жемчужина в кольце на мизинце. Подарок ханум – любимой жены персидского шаха. Было время, когда я хотел выбросить все, что напоминало мне об этой женщине, но не смог. Жемчужина была прекрасна, а я испытывал слабость ко всему красивому, будь то му-зыка, вещь или живое существо… даже человек.

Юноша вздрогнул, широко раскрыл глаза, глядя с каким-то… нет, не с испугом, а недоумением. Да, такой взгляд мне тоже хорошо знаком. Он иногда бывает у людей, которым случилось внезапно увидеть меня после того, как они некоторое время слышали мой голос.

– Это не болезнь, – печально пояснил я, – во всяком случае, это не передается окружающим. Но все мое тело выглядит примерно так же. И лицо. Если его можно так назвать.

– Ясно, – тихо сказал король и опустил глаза. – Но что… – почти про-шептал он, – Как это… случилось?

Я пожал плечами, – Не знаю. Я таким родился. Не знаю, как это случилось.

Юноша помолчал немного, бросил тоскующий взгляд в окно, словно где-то там, за лесом, все еще отдавалось эхо песни Лоэнгрина. Но лес был тих, приближался рассвет, а лебеди, наверно, куда-нибудь улетели… Он снова повернулся ко мне и слабо улыбнулся.

– Герр Орфео, вы не откажетесь посетить мой замок?

* * *