[Targhis]

2.

Отец Хайнрих выглянул сквозь скромный витраж окна на площадь перед церковью. Там горели фонари, и, несмотря на темную, дождливую ночь, несколько человек топтались на разбитой старой мостовой, ежась в осеннем холоде.

Музыка подкрадывалась вежливо, ненавязчиво, обволакивала, успокаивала, почти усыпляла, и вот тогда в ней обнаруживалась странная тревога, исподволь проникнувшая в душу тонкими, скользкими щупальцами, неясное беспокойство, смешанное с наслаждением…

– Это были «Сумерки в Мазандеране», – сообщил Эрик, опустив руки на колени, и только тут священник обнаружил, что орган умолк, и только эхо чарующей мелодии еще гуляет под сводом.

– Это было… У меня нет слов! – потрясенно произнес патер. – Это… вы написали?

Эрик кивнул и тихо произнес, – Спасибо вам.

– За что? – удивился отец Хайнрих.

– За то, что позволили… здесь… – Пришелец обвел глазами внутренность церкви.

– Что вы! – улыбнулся старик. – Приходите еще. Я бы слушал и слушал, поверьте! А ваш реквием…

– Люди могут быть недовольны, – Эрик мотнул головой в сторону окна. – Вы не слышали? – уже ходят разговоры, что в городе поселился не то демон, не то колдун, если только не вампир и не оборотень.

– Глупости! Всегда найдутся те, кто будет болтать глупости. Но в наше время колдунов не сжигают на кострах, – добродушно улыбнулся патер.

– Вы полагаете? – довольно резко произнес музыкант.

– А сейчас эти люди стоят на улице и слушают вашу музыку, – заметил отец Хайнрих, – и знают, что никакое зло не способно пересечь порог этого здания.

– Ах, слушают? – процедил пришелец, кажется, стиснув за маской зубы. – Что же… Пусть послушают еще… – и сильно ударил по клавишам органа.

Музыка накатила приливной волной, примчалась откуда-то издалека, заполнив до-лины и ущелья, затопив старую церквушку, захлестнув глубокие провалы и запутанные тоннели в растревоженном сознании композитора…. А после рванула ввысь одним могучим обжигающим гейзером, шипящей, пенистой струей… струей черной воды.

Внезапно Эрик отшатнулся от органа, оттолкнувшись от клавиш с силой, и после жалобного, тряского перепева, нарушившего мрачную гармонию темы, он умолк, и стало ясно слышно, что мелкий дождь за стенами церкви сменился яростным ливнем.

Эрик оглянулся на священника – тот стоял, застыв столбом, судорожно стиснув рукой распятье, слегка приоткрыв рот.

– Простите, – прошептал музыкант. – Я знаю, это нельзя…Тем более – здесь. Это… вообще никому нельзя слушать. Это то, что у меня внутри… – Он быстро встал на ноги и надел шляпу, собираясь уходить.

– Мне кажется, вам следовало бы… – начал священник, когда дар речи, наконец, вернулся к нему.

– Благодарю, мне ничего не нужно, – быстро ответил музыкант, подходя к двери. Внезапно хлынувший ливень снова стихал на глазах. На площади уже никого не было.

– Простите, – Эрик обернулся. – Может быть, вы как-нибудь покажете мне эту вашу знаменитую скалу?

* * *