[Targhis]

* * *

Два дня спустя, поздно вечером я стоял у ограды дома паши. Подо мной раскинулось то самое селение. Был соблазн спрятаться пока где-нибудь и обдумать, как сравнять его с землей, но… Ладно, пусть живут. Не для этого я шел сюда двое суток, пережидая солнце в разнообразных укрытиях. Я хотел убить того, кто хладнокровно приговорил меня к смерти просто потому, что это было политически выгодно.

Проникнуть в сад так, чтобы ни одна собака не забеспокоилась, я умел. А взобраться на второй этаж по стене, увитой плющом, мне и вовсе ничего не стоило – как раз в открытое окно, извергавшее в ясную синь неба сладострастные стоны, по которым нетрудно было догадаться, чем занимался паша. Ни он, ни женщина не заметили, как я спрыгнул с подоконника в комнату.

Взбираясь по стене, я прикидывал, как мне убить его. Паша был сильный мужчина, раза в два тяжелее меня, однако довольно грузный – вот на это и оставалось рассчитывать, на это и на свою быстроту… А теперь я застыл на месте, как дурак, не в силах отвести взгляд от двух переплетенных на постели обнаженных тел, от ритмично двигавшейся, блестевшей от пота мускулистой спины мужчины и запрокинутого лица женщины… А потом женщина увидела меня. Она шумно втянула воздух и замерла, широко распахнув темные глаза.

Почувствовав, что что-то не так, мужчина повернулся… Не знаю, успел ли он осознать, кто я… Мне хотелось, чтобы он все понял.

Увидев меня, он дернулся в ту сторону, где лежала его одежда, а вместе с ней – кинжал в изукрашенных драгоценными камнями ножнах, но я успел раньше. Неуловимым стремительным движением я завладел оружием и повернулся к постели, чтобы обнаружить, что паша уже мертв.

Видимо, колотившееся в восторженном напряжении сердце не перенесло моего внезапного вторжения…

Человек умер оттого, что увидел мое лицо…

Я наклонился над пашой, убедился, что он мертв, потом взглянул на его наложницу – или кто она там была? Женщина молча переводила взгляд с меня на мертвеца, больше похожего на живого человека, чем я. Ее лицо побелело так, что казалось светлее моего, а ведь кожа у нее была по-южному смуглой. Я заподозрил, что сейчас она выйдет из оцепененья и за-кричит, поэтому торопливо нагнулся и зажал ей рот ладонью. Она резко дернулась, ощутив ледяное прикосновенье моей руки, и потеряла сознание. Что ж, тем лучше. Хотя глупо это все…

Я растерянно огляделся, увидел на маленьком столике блюдо с чем-то съедобным, и в тот же миг нутро скрутило от голода, и я вдруг осознал, что так ничего и не ел все это время – уже дня четыре, наверно. Подобно хищному зверю, я бросился к столику и запихал в рот нечто вязкое и приторно сладкое, а потом присел на ложе, стараясь удержать внутри пищу, сразу заторопившуюся назад. Абсолютно никаких мыслей в голове не осталось, мне было не по себе, и я спихнул труп с постели и вытянулся на шелковом ложе рядом с неподвижным телом женщины.

Проснулся я, к счастью, уже через пару часов – было темно и тихо, женщина еще не пришла в себя. На этот раз, увидев ее, я смущенно отвел взгляд, нашел покрывало и набросил на нее.

Отыскав в комнате кувшин воды, я долго пил, посмотрел на остатки сластей на столе, поморщился и покачал головой. Есть уже не хотелось.

Потом я кое-как пристроил на себе одежду паши – она была заметно велика – забрал кинжал и еще что нашлось в комнате ценного, порылся среди шалей женщины и, выбрав наименее прозрачную, замотал лицо.

Можно было попытаться вернуть из селения свои вещи, но я не знал, где их искать, да и не было там ничего ценного или памятного. Я и так оказался богаче, чем когда-либо в жизни. К тому же, я ухитрился выманить из конюшни паши самого лучшего его скакуна – обращаться с лошадьми меня научили цыгане. Норовистый белоснежный жеребец с восторгом подчинился мне, и теперь мы спешили вперед, не зная еще, куда, лишь бы – подальше от этих мест. Я дал себе клятву, что больше никогда никто не запрет меня ни в клетке, ни в темнице, ни в… гробу. И пусть того, кто поднимет на меня руку, ждет смерть.

Оказывается, у меня неплохо получается – человек умер сам, увидев меня! Я ведь его даже не коснулся…

Смерть завораживала меня уже тогда, но я не любил прикасаться к людям и ненавидел кровь… Любопытная мысль. Я понял, что смертоносным оружием может быть не только свинец или сталь, или сила мышц, но и простой страх… Я чувствовал, что это стоит обдумать. Страх и… отчаяние? Разве я сам выжил бы в темном погребе, если бы меня оставили там на сколько-нибудь долгий срок? Или в гробу? Едва ли.

Вскоре впереди показался большой, шумный город. Я поправил шаль, прикрывавшую лицо, и голосом добавил прыти коню, уже обдумывая на скаку идею некого замкнутого помещения… стены которого можно было бы покрыть – страх и отчаяние? – ну да, зеркалами! Какое оружие, казалось бы, совершенно безобидное, может быть более жестоким?..

* * *