[Targhis]

* * *

Это было примерно за год до того, как я уехал из Парижа.

Никто не знал, откуда она взялась на стройке, но никто не нашел в себе силы ее прогнать. Она бродила среди рабочих, с любопытством оглядываясь, худенькая девочка лет двенадцати в старой и ветхой одежке и дрянных башмаках. Прямые черные волосы падали ей на плечи слипшимися прядями, а с узкого смуглого лица не сходила искренняя и веселая улыбка. Дитя улицы, как сказал наш архитектор – Гаврош в женском обличье.

Я стоял на лесах, держа в руках чертежи, трепыхавшиеся на ветру, когда увидел ее в первый раз. Рабочие посмеивались, поглядывая на нее – видимо, она приходила сюда и раньше.

– Как тебя зовут, la petite gamine? – окликнул ее кто-то, но она даже не обернулась. Один рабочий едва не снес ее тележкой с камнем и разразился бранью, напоминая, что на стройке посторонним не место, и ее тут непременно зашибут. Она была глухонемой, это мы поняли скоро, а вот составить заключение о ее умственных способностях я так и не успел… Во всяком случае, ее улыбка не казалась бессмысленной.

Я подошел к самому краю площадки, глядя на девочку, и в этот момент ветер сорвал с меня шляпу, и она весело устремилась вниз. Я мог бы ее поймать, но обе руки были заняты чертежами… Теряю сноровку, однако. Возраст, наверно… Оставалось только перехватить бумаги одной рукой, а другой быстро провести по парику – убедиться, что хоть с ним все в порядке. А шляпа, между тем, неторопливо спланировала вниз на строительную площадку и попала прямо в руки девочке. Она неуверенно огляделась, посмотрела наверх, беззвучно рассмеялась и принялась проворно взбираться по лесам ко мне. Люди внизу смеялись и даже аплодировали. Девочка подошла, глядя на меня с любопытством, и безмолвно протянула мне шляпу. Я взял ее за край полей, стараясь на коснуться загорелой руки, тощей и цепкой, как лапка обезьянки…

– Благодарю вас, мадемуазель, – вежливо произнес я, слегка поклонившись. Внизу громко расхохотались.

Девочка широко улыбнулась – на этот раз мне – и продолжала стоять, опустив руки, как будто не знала, что делать дальше. Я аккуратно надел шляпу, пошарил в карманах, вытащил монетку – явно ценнее, чем стоила эта маленькая услуга – и бросил ей. Девочка ловко поймала монетку, торопливо засунула в башмачок, а я вернулся к своим делам.

Однако девочка не ушла, а так и продолжала тихо стоять рядом и наблюдать за мной и за всей стройкой – сверху было хорошо все видно. Я то и дело подмечал ее взгляд, устремленный на мои руки. Не на маску… Хотя, может быть, ей просто нравился блеск черной жемчужины – наверно, даже в этой бессловесной замарашке дремала истинно женская любовь к блестящим безделушкам. Устав стоять, она невозмутимо уселась, подогнув тощие ноги, прямо на дощатый настил, и, наконец, задремала. Потом я спустился с лесов, а когда начало темнеть, кто-то растолкал ее и прогнал с верхотуры – чтобы ей не пришлось спускаться в темноте, что с непривычки могло оказаться опасным.

После она еще появлялась на стройке – никто не понимал, что ее туда влекло, но вскоре ее уже стали считать чем-то вроде счастливого талисмана. Я и сам в приливе хорошего настроения мог перекинуться с кем-нибудь из подчиненных фразой – что-то сегодня ЛаЖуа не видно!

Мы звали ее ЛаЖуа. Не знаю, кто первым это придумал, но это имя ей необыкновенно подходило.

Многие делились с ней едой… Иногда она танцевала среди недостроенных стен, медленно кружилась, ритмично взмахивая руками, слушая музыку, ведомую только ей. Интересно, что это была за музыка? Или просто постоянный гул, смутно напоминающий рокот моря, который становится слышен, если сильно зажать руками уши?

* * *