[Targhis]

* * *

Видимо, весь день хозяева разрывались между требованиями морали и жадностью – я щедро платил за квартиру – но вечером все-таки заявились ко мне в праведном гневе и потребовали, чтобы я покинул их дом. А что они, спрашивается, должны были думать, если мужчина с более чем необычными повадками приводит вечером домой бродяжку с улицы… тем более, если он урод. Монстр… Для них все было очевидно.

Я был готов к этому и даже не злился на них, просто тотчас же собрал вещи. Хозяин явно растерялся, и мне пришло в голову, что все его праведное возмущение было продиктовано той же жадностью. Он рассчитывал выманить у меня лишние деньги в обмен на обещание молчать.

Нет уж, благодарю покорно. Уж лучше я проведу ночь на улице. Или в подземелье Оперы, где можно будет хотя бы тихо подумать…

ЛаЖуа я больше никогда не видел. Не знаю, что с ней сталось, но больше она не приходила ни на стройку, ни на озеро. И ни разу больше рабочие не упоминали о ней – по крайней мере, при мне. Кто-нибудь наверняка видел, как мы ушли тогда вдвоем. Но, что бы они ни думали, с тех пор судьба ЛаЖуа стала запретной темой.

На стройке ко мне относились более-менее доброжелательно. Боялись, конечно, но в то же время искренне уважали. Это отношение так и не изменилось. И очень скоро воспоминания о ЛаЖуа были вытеснены тяжелым трудом и повседневными заботами, ушли в землю с опавшей листвой и осенними дождями. Лишь иногда они приходили ко мне вместе с неясной мелодией – перезвоном маленьких серебряных колокольчиков – которую я не премину записать когда-нибудь. Попозже…

* * *