[Олег Петухов]

"Профиль" - еженедельный деловой журнал
№41
05 ноября 2007


ЖИЗНЬ
№41(549) от 05.11.2007
Алексей Певчев
ДОСТОЕВСКИЙ БЕССМЕРТЕН

На прошлой неделе в Центральном Доме литераторов прошла презентация оперы
«Преступление и наказание» по роману Федора Достоевского. 1 ноября вышло ее
двухдисковое издание. Композитор Эдуард Артемьев объяснил «Профилю», почему
работа над оперой заняла почти 30 лет.
— Почему 28 лет назад вы обратились к Достоевскому?

— На самом деле с того момента, как начались разговоры об этом, прошли и все
тридцать. С Андроном Кончаловским мы вместе учились в Консерватории. Потом
ненадолго расстались — он ушел в кино. Я же пришел туда чуть позже, мы и
встретились на съемках «Сибириады». А насчет Достоевского — еще в детстве на мой
вопрос, кто это, моя тетушка, оперная певица, ответила: «страдалец земли
русской». Его «Бесов» я прочитал чуть позже, благодаря Тарковскому, который
часто их цитировал. Что касается «Преступления и наказания», то здесь идея и вся
энергия принадлежат Андрону Кончаловскому. Тогда он собрал команду сценаристов —
поэта Юрия Ряшенцева, Марка Розовского, — и втроем они написали сценарий. Когда
речь пошла о том, кто будет писать музыку, Андрон предложил меня. Мы в то время
работали над «Сибириадой», и он часто говорил о каком-то загадочном проекте.
Оказывается, речь шла об этой опере. Интересно, что буквально через несколько
дней Андрон уехал в Штаты, как тогда казалось, навсегда. Но и оттуда он мне
звонил и не давал покоя. И когда вернулся, при каждой встрече мы непременно о
ней говорили.

— Часто ли за эти годы менялась музыкальная форма?

— Когда мы придумали, что это должна быть рок-опера, дело пошло довольно быстро,
но потом стало понятно, что размывается патетика романа. Причем был даже вариант
зонг-оперы, в духе Брехта и Вайля, — песенки-речитативы, почти в рэповой манере.
Получалась этакая быстро катящаяся история. Сама идея недурна, но выплывало
что-то совсем иное. Возникло огромное количество пластов, и ограничиться
рок-стилистикой стало невозможно. На каком-то этапе я вдруг понял, что это
должна быть классическая опера, но тут возник вопрос: как передать, например,
народные темы? Можно было решать это символическими приемами, как у Мусоргского,
где их исполняет симфонический оркестр, но это было явно не то. И тогда я понял,
что все надо делать, как у Достоевского: если на Сенной звучат гармошки, значит,
так тому и быть. Симфоническая музыка у меня передает некие эмоциональные,
мощные подъемы там, где по-другому никак не сделаешь.

Конечно, на меня давила глыба Достоевского, но с 1998 по 2000 год я все-таки все
написал. До этого было огромное количество проб и эскизов, а на каком-то этапе я
думал, что вообще все это брошу. В целом у меня накопилось материала еще на три
оперы, совершенно другой музыки.

— Что же осталось за бортом?

— Во втором действии все сильно сконцентрировано на трех персонажах:
Раскольникове, Соне и Порфирии. Это очень заметно, и я попросил Юрия Ряшенцева
написать еще одну очень красивую сцену — «Погожий день в Петербурге». И таких
моментов много. Увы, вряд ли все это мне удастся записать, но написать это я
точно хочу. Так что, как видите, работа все еще продолжается.

— Как вам понравились первые отзывы на оперу?

— В Интернете это назвали эклектикой, причем не совсем понятно, в хулительном
или хвалебном ключе. Но дело в том, что именно этого мы и добивались! Время
одной строгой стилистики в произведении прошло. Нас окружает колоссальный мир
стилей и направлений. Просто надо ассимилироваться внутри всех этих течений и
работать. Я не против работы в одном стиле, но смена стилистики, как ничто,
освобождает энергию и слушателя.