Часть 1.
Трудно представить, что вынуждало Квазимодо появляться на публике с фальшивым горбом на спине, волочить ногу, кривить рот и притворяться глухим. Может, толпы поклонниц, со всего света съезжавшихся в Париж и днем и ночью скандирующих у стен собора: "Ква-зи-мо-до! Ква-зи-мо-до!" (даже вмешательство архидьякона и капитана стрелков не могло ослабить осаду Нотр-Дама сумасшедшими квазиманками). Может, это было нежелание составлять серьезную конкуренцию премному отцу в борьбе за сердце Эсмеральды. А может, присущая ему от природы скромность с налетом мазохизма. Нам это неведомо... Так или иначе, но только глубокой ночью в стенах Нотр-Дама Квазимодо чувствовал себя в безопасности и мог быть самим собой. Правда, за целый день он так вживался в роль кривого и хромого горбуна, что выйти из этого образа ему удавалось не сразу. Поднимаясь темными ночами наверх к своим "железным женщинам", он пел им проникновенным хриплым голосом:
Stone, le monde est stone...
а колокола вторили ему печальным звоном. Растроганный до глубины души собственным пением, звонарь еще долго вздыхал и ронял скупые мужские слезы на холодный пол собора.
Затем он медленно, волоча по привычке ногу, шел в свою каморку, где на столике у кровати в красивых рамках стояли фотографии самых дорогих ему людей - Эсмеральды и Клода Фролло.
Однако у Эсмеральды была серьезная соперница, проводившая в нежных руках Квазимодо не одну ночь - его любимая гитара, подарок приемного отца. Каждый вечер звонарь снимал ее со стены, задумчиво проводил длинными пальцами по струнам и погружался в таинственный мир грез, звуков и слов:
Житан, как мечтал ребенком
Жить свободным, как житан,
Со своей житанкой Эсмер сесть бы в караван,
К черту Нотр-Дам!..
Так незаметно проходили часы, а он все пел, то плача, то смеясь. Иногда приходил отец Клод с просьбой исполнить его любимую песню. Квазимодо послушно начинал, а Фролло подхватывал страстным баритоном:
A cause d`elle on m`appelle criminel?
Criminel, ma cause est sans appel!!!
Лицо священника в эти моменты горело инфернальным огнем, руки терзали сутану, глаза сверлили фотографию Эсмеральды, а бедный Квазимодо, продолжая играть, обливался потом от страха перед этим непонятным человеком.
Даже воспоминания о таких минутах заставляли Квази содрогаться. Но тут память услужливо подсовывала ему другой эпизод, вызывая на его лице смущенную улыбку... (продолжение следует...)