Тоже по части графомании... :)

[Targhis]

* * *

Я сложил листы аккуратной стопкой и встал из-за королевского органа. Ничего было сидеть тут и пытаться снова вызвать в сознании музыку – она ушла. Я мог только перебирать уже написанное, вслушиваться, менять что-то… Доводить до совершенства. Король был в отъезде – ведь у короля должны быть какие-то обязанности.

Я похлопал торцом пачки бумаги по столу, чтобы выровнять листы, и положил их в кожаный футляр с металлической застежкой. Привел в порядок весь свой арсенал, закончил работу над запасной маской и только тогда вдруг осознал, что означают мои действия. Я снова собираюсь в путь. Я уезжаю из замка. До сих пор я просто не допускал этой мысли, я отгораживался от нее, загонял поглубже, и вот она явилась во всей своей беспощадной ясности. Я не могу здесь больше оставаться.

Вот только непонятно было, как сказать это королю. Он все еще страшно переживал из-за расставания с Вагнером, то и дело писал ему в Швейцарию, и мой отъезд потребовал бы, по меньшей мере, объяснений. А вот объяснить я как раз ничего не мог.

Никто никогда не воспринимал мою музыку так остро, до такого предела погружаясь в нее и забывая обо всем, как он. Впрочем, оперу свою я до того никому и не играл, а это, что ни говори, особое сочинение…

Я играл и пел, и, оборачиваясь иногда, встречал на его прекрасном лице такое выражение, что мне становилось страшно. Страсть искажала его черты до неузнаваемости, в глазах снова возникал яркий и грозный блеск. Я не мог объяснить королю, что перемены в его поведении начинают беспокоить меня… Интересно, безумием можно заразиться? Никогда не занимался этим вопросом. Человек даже не подозревает, какие глубокие и темные омуты хранит его собственное сознание… Те, кому случалось уловить мою музыку из-под земли в Париже, называли ее дьявольской или потусторонней… Было ли в ней заключено истинное зло?

А может быть, я тут был и ни при чем, у этих отпрысков королевских родов обычно тяжелая наследственность… могут быть какие угодно врожденные отклонения…

Но надо было учитывать и одну подмеченную мной закономерность – мое непостижимое свойство приносить окружающим несчастье. Смерть и разрушения так и стлались за мной, словно повиснув на складках моего плаща.

Излагать все эти – даже не мысли, а какие-то путаные ощущения – юному королю было бессмысленно. Так что, наверно, не стоило и пытаться, но улизнуть, не прощаясь, было бы все-таки вопиющим нарушением этикета. Значит, мне предстояло несколько исключительно тяжелых минут. Что ж, не впервой.

Я взял на конюшне роскошного белого жеребца – королевский подарок – и отправился в парк размяться и дать коню побегать. Летний день был омерзительно солнечным, но сидеть в четырех стенах мне не хотелось, и оставалось только наклонить шляпу вперед, защищая глаза.

Я медленно ехал по парку, когда за спиной послышалась торопливая рысь, и меня нагнал совершенно незнакомый мне мужчина средних лет – впрочем, я ни с кем, кроме Его Величества, здесь и не общался. Уж наверно, этот человек имел право здесь находиться.

– Герр Орфео, – слегка поклонился он, не называясь, он явно пребывал в абсолютной уверенности, что я должен его знать.
– Какая удача! Я как раз хотел с вами побеседовать, – говорил он по-французски, считая, наверно, что мне так удобнее.

Нетрудно было угадать, в чем дело. Правительство и лучшие люди страны обеспокоены, что какой-то фигляр опять оказывает слишком сильное влияние на короля… и мне решили вежливо посоветовать исчезнуть… может быть, даже посулив кругленькую сумму… А могли, наоборот, предложить остаться, при достаточной сговорчивости на будущее… У меня не было ни малейшей желания опять лезть в политику. Вдоволь наигрался на Востоке, по молодости. И хорошо выучил, что в конце этих игр приходится спасать свою шкуру. Не то, чтобы я особо ее ценил, но тут уже дело принципа.

Сделав вежливо отступление и похвалив погоду и окружающую природу, мой собеседник предпочел перейти к делу.

– Его Величество любит проводить время в вашем обществе, герр Орфео, – заметил он. – И вы должны понимать мой интерес к вашей особе, – люди, искренне обеспокоенные будущим нашей страны…

– Меня не волнует политика, – заверил я его. – Мои интересы лежат исключительно в области искусства.

– Но у вашего пребывания здесь должны быть какие-то причины? – спросил он.

Я пожал плечами.

– О причинах моего пребывания здесь вам лучше спросить вашего короля.

– Король – ребенок, помешанный на рыцарских романах! – сердито объявил он. – Это просто несчастный случай, что он оказался на престоле. И – увы! – обладает слишком твердой волей, чтобы им можно было управлять… – Он внимательно посмотрел на меня, даже прищурился. Как будто воображал, что сумеет разглядеть сквозь маску выражение лица. Если б оно еще было…

– В области какого же искусства лежат ваши интересы в данном случае? – поинтересовался он. – Ведь ваши таланты представляются безграничными. Вы и музыкант, и певец, и композитор, и архитектор, и фокусник, и художник, и… кто там еще? Может быть, палач? Убийца? – последнее слово прозвучало в его устах как assassin.

Я не вздрогнул. Только молча повернулся в его сторону, ожидая продолжения. Если этот человек ждал, что его слова произведут на меня эффект ударившей в землю перед нами молнии, то напрасно.

– Дело в том, что я имел честь созерцать ваше выступление в Мазандеране, – решил пояснить он. – Никогда этого не забуду… На арене с лассо… поразительно!

– Не припоминаю, – невозмутимо сказал я.

– Неужели? Но вы ведь не будете отрицать, что служили персидскому шаху?

– Я не помню, – повторил я, спешившись – мне показалось, что у моего красавца-коня что-то не так с подковой на правой передней ноге. Нет, действительно показалось. Я медленно пошел по аллее, ведя коня за собой, и моему компаньону пришлось тоже сойти на землю.

– Не думаю, что вы забыли тот день, – упрямо продолжал он. – И я уверен, что на левом плече у вас найдется шрам, который едва ли позволит вам его забыть. Может быть, проверим?
Да если бы я помнил, откуда взялся каждый мой шрам… этих воспоминаний хватило бы на толстенный том. Впрочем, про этот самый шрам я действительно помнил…

– Но мое потрясение вашими подвигами на арене не сравнится с восторгом от вашего пения в тот же вечер. Я был околдован. Как и все. Именно тогда я понял, насколько вы опасны, – Он мечтательно прикрыл глаза, словно до сих пор слышал ту таинственную и волнующую песнь. Охотно верю – мое пение нескоро забывается… А потом его внезапно передернуло. И это меня не удивило – он просто вспомнил то, что было после.
Я хорошо пел тогда. Сам даже не знаю, как я справился после тяжелейшего дня… Наверно, дело было в том, что внутри у меня так и клокотала едва сдерживаемая ярость. Меня разозлила ханум, а еще более того меня бесили все эти гости, лощеные господа, которые теперь с таким сладострастием обсуждали сегодняшнее представление на арене. Мне внезапно вспомнилась моя самая первая ярмарка…

И, завершив свое пение, уже слыша восторженные аплодисменты, уже начав сгибаться в поклоне, я вдруг резко распрямился, сорвал маску и швырнул ее к их ногам. Аплодисменты прекратились в одно мгновенье, словно все эти люди разом оцепенели. И вот тогда я уже поклонился с удвоенной грацией и величаво удалился.

Шах был в ярости, а вот ханум хохотала до слез…

– Полагаю, раз уж у вас настолько скверная память, Его Величество, скорее всего, и не подозревает обо ВСЕХ ваших способностях?

– Если вы рассчитываете шантажировать меня… – Я резко остановился, и конь удивленно храпнул, едва не ткнувшись носом мне в спину.

– О нет, ни в коем случае! Я просто хотел прояснить ситуацию: я принадлежу к некой могущественной организации, интересы которой распространяются на самые разные области, и, учитывая бесчисленность ваших талантов, наше сотрудничество…

– Я понял, – Носком сапога я прочертил в гравии аллеи треугольник и в нем – глаз, – Несмотря на свое равнодушие к политике, я знаю, что не только король, но и его предки находились не в лучших отношениях с вашим обществом. Прошу прощения, но сотрудничать с какими-либо обществами, ни тайными, ни явными, я более не намерен. Я не служу никому.

– Я ожидал такого ответа, – Он усмехнулся. – Я просто хотел проверить. Возможно, это и хорошо, что вы отказались. Вспоминая вашу выходку на том приеме и реакцию шаха, я не могу не прийти к выводу, что на вас не стоит полагаться. Вы слишком импульсивны и не склонны думать о последствиях своих поступков.

– Вы весьма точно меня охарактеризовали, – пожал я плечами, сильно сомневаясь, что на этом разговор закончится.

– Я заговорил с вами, собственно, ради того, чтобы сделать вам дружеское предупреждение. Мне стало известно, что вы, видимо, собираетесь в ближайшее время покинуть замок…

– Вот как? – восхитился я. – В таком случае, завидую вашей осведомленности – я сам понял это всего лишь около часа назад!

Конь заскучал и принялся толкать меня в спину.

– Основная цель нашего общества, как вам известно – накапливание знаний, – приветливо улыбнулся он. – Знать о людях то, чего они сами о себе не знают – моя прямая обязанность.

– Это может показаться несколько… неудобным, – Я разгладил подошвой сапога рисунок в гравии и снова двинулся вперед.

– Так вот, что касается моего предупреждения, – продолжил мой непрошенный собеседник. – Я вам искренне не советую уезжать сейчас из замка. Тем более что это послужит к удовлетворению всех заинтересованных сторон – и нас, и короля, и вас самого – не поверю, что общество монарха вам уже наскучило. Оставайтесь, отдыхайте, музицируйте вволю… вот и все, что я хотел вам сказать.

Я резко остановился и тихо произнес, – Моя музыка…

У этих аристократов, как правило, тяжелая наследственность… Моя музыка вполне могла не самым лучшим образом воздействовать на сознание человека, тем более, на человека с утонченным вкусом и юной душой… Я ведь сам уже это почувствовал. А если пойдет слух, что король не в своем уме…

– Что же будет, если я поступлю вопреки вашему совету? – поинтересовался я.

– Видите ли, герр Орфео, мы узнали, что в окрестностях замка находятся ваши старые знакомые и бывшие коллеги – кажется, на востоке их именуют хашишинами?

– Неужели шах до сих пор… – пробормотал я.

– Возможно, шах по-прежнему считает вас мертвым, а вот этот орден просто не терпит невыполненных дел, – развел он руками. – Скрывшись от них, вы нанесли удар их репутации. Но не беспокойтесь, в замок проникнуть им не дадут. Мы могли бы попытаться взять их, но это может дорого обойтись, кроме того, мы решили, что выгоднее будет предоставить их самим себе.

– Так что же вы предлагаете мне – поселиться здесь на всю оставшуюся жизнь?

– Через некоторое время, – со значением произнес он, – мы поможем вам безопасно покинуть замок. И, как я уже говорил, у нашего ордена большие возможности, а ваша… хм… непохожесть на других наверняка создает вам множество трудностей. Мы могли бы оказать вам помощь…

– Благодарю за предупреждение! – весело ответил я, поднимаясь в седло. – Но от вашего в высшей степени соблазнительного предложения вынужден отказаться. А теперь извините, мне пора. Надо еще до заката собрать вещи.

Он смотрел на меня снизу вверх со злостью и изумлением.

– Вы, вероятно, не поняли. Они следят за дорогами и не дадут вам далеко уехать. Даже если вы сумеете прорваться мимо них, им нетрудно будет вас выследить.

– Я знаю, – кивнул я. – Еще раз благодарю.

Я повернул в сторону замка, но мужчина схватил меня за полу сюртука, его лицо залилось краской от гнева.

– Послушайте вы! Даже если вам удастся обойти убийц, я бы не советовал вам ссориться с…

Я резко наклонился к нему с седла, поднеся левую руку почти к самому его лицу.

– У вас как будто хорошая память… Она вам ничего не подсказывает? – В моей ладони, как по волшебству, возник, скользнув из рукава, шнурок, свернутый петлей.
Вся краска тотчас же покинула его лицо – любопытная метаморфоза. А я слегка толкнул коня каблуками, и он радостно помчался галопом к замку.

* * *

[Targhis]

* * *

Я не мог бы сам объяснить себе, что заставило меня так поступить. Едва ли шок ухудшил бы состояние короля, скорее, он мог протрезвить Его Величество, избавив от наваждения, созданного моей коварной музыкой… Но об этом я определенно не думал. Может быть, я хотел обрушить за спиной мосты. Чтобы не было искушения вернуться.

Когда юный король вошел в мою комнату, я сидел у органа, не играл, а только нежно поглаживал клавиши. Хороший инструмент… Вещи были собраны, я был одет в дорогу, только шляпа и маска лежали на футляре со скрипкой.

– Орфео, вы… – нерешительно начал молодой человек, окинув взглядом комнату.

– Да, Ваше Величество. Я уезжаю.

– Кто-то говорил с вами? – с горечью спросил он. – Вас вынуждают...

– Нет, Ваше Величество. Это мое решение. Вон там, – не поворачиваясь, я махнул рукой в сторону стола, – лежат некоторые чертежи… наработки по поводу строительства вашего замка… Это обойдется дорого, но если вы решите... И благодарю вас за все, – Я продолжал сидеть, не отрывая глаз от клавиатуры, снова машинально теребя шрам на подбородке.
Я уже смертельно жалел, что на мне нет маски, но просить короля выйти из комнаты мне не хотелось. Он мог бы и сам сообразить. Он ведь был неглупым мальчиком.

И предупреждать его о чем-либо не имело смысла. Он все это знал. Его с младенчества готовили быть королем.

Он не ушел. Он приблизился к столу, вскользь просмотрел бумаги, потом поднял с футляра маску, повертел ее в руках, разглядывая несколько растерянно. Я невольно сжал кулаки – не выношу, когда кто-то касается моей маски. Он так и стоял у меня за спиной, и я чувствовал, как постепенно зреет в нем мысль – напомнить, что он, в конце концов, король, а я…

А между тем, сгущался вечер, в небе высыпали звезды – самое время уезжать.

Я тяжело встал на ноги и повернулся.

Он ничего не сказал, просто стоял на месте, глядя широко раскрытыми глазами. Он не барышня, чтобы в обморок падать… хотя, бывало, и не только барышни падали…

Я почувствовал, что уголок рта задергался от напряжения, заныл расчесанный рубец. Я протянул руку, юноша все так же молча отдал мне маску, и я заметил, что он старается не коснуться при этом моих пальцев. Раньше он не стремился избегать прикосновений. А ведь руки мои он видел и раньше…
Я аккуратно надел маску, взял шляпу, футляры со скрипкой и с партитурой оперы, саквояж и направился к выходу. И только потеряв из виду мое мертвое лицо, король шумно выдохнул и опустился в кресло – я слышал, выходя из комнаты. У него было время окликнуть меня, но он не стал. Вернее, не смог. Тем лучше.

* * *

[Targhis]

* * *

Я мчался по пустынной лесной дороге, чувствуя коленями, как ладно двигаются могучие мышцы коня, а в голове опять загрохотала музыка, и мне казалось, что мой белый жеребец тоже слышит ее и потому сам все больше торопится вперед. Как будто от нее можно убежать…

Я решил, что могу взять его, раз уж это подарок, а моя скромная и пугливая гнедая кобылка поспевала за нами с поклажей.

О низаритах, поджидавших меня где-то на пути, я даже не помнил. Если тот человек хотел напугать меня, то напрасно – я не придал этой угрозе ни малейшего значения. Наверно, зря. Самая глупая ошибка – переоценить свои силы.

Их было, по меньшей мере, трое, как выяснилось потом, и они разделились, чтобы наблюдать за разными дорогами. Они знали, что я не полезу по бездорожью, так как не захочу ни расстаться с лошадьми, ни рисковать ими…

Я не понял, откуда он взялся, может быть, выследил меня, срезал путь напрямик через лес и поджидал, или догнал верхом – в черепе у меня гремело такое, что я не слышал и топота собственного коня.

Сработал необъяснимый, но безошибочный инстинкт, выработанный всей моею безумной жизнью, и, не услышав – ощутив спиной легкий свист, я резко дернулся в сторону, и метко брошенный нож скользнул мимо меня. У коня – балованного королевского любимца – такого инстинкта не было. Или я сам, подавшись вбок, рванул поводья и заставил его повернуть голову… Нож попал ему в шею.

То ли это было издевательское напоминание свыше о том, как недолговечны королевские милости, то ли – тонкий намек на мою смертельную невезучесть, распространявшуюся на всех, кто меня окружал… Я уже успел полюбить этого коня…

Кровь, черная в звездном свете, упругой струей ударила мне в колено, а конь, захрипев, качнулся с дороги в сторону, проломил густые заросли подлеска и слетел в отлично спрятанный за этими зарослями овраг… А чего еще было ожидать, что там окажется уютная полянка?

Я пытался ухватиться за ветки дерева, но только разодрал ладонь острым сучком, а конь не столько свалился, сколько сбежал по крутому склону, я соскользнул с него, еле успев высвободить ноги из стремян, и он рухнул сверху, впечатав меня в мягкую глину.

Прочность собственных костей меня всегда поражала.

Впрочем, в тот момент я отнюдь не был убежден в их целости. Я знал только, что почти раздавлен огромным еще живым лошадиным телом, что мне не вздохнуть, а конь еще дергается, то и дело ударяя изгибом шеи мне в лицо. А низарит наверняка крадется сверху и ищет наиболее безопасный спуск в овраг. Он не уйдет, не убедившись, что я мертв. Они меня уже упустили на Востоке. Но об убийце я еще успею подумать, когда он сюда доберется…

Я обхватил, как сумел, мокрую и дрожащую шею коня, и, по возможности, отодвинув от лица слипшиеся пряди гривы, заговорил, с хрипом выталкивая слова перехваченным горлом, но стараясь, чтобы голос звучал как можно мягче. И конь успокоился, перестал биться, тяжелая голова опустилась на землю, еще больше вдавив меня в полужидкую почву. Потом его дыхание стихло, и слышен стал только шелест ручья, да мое надсадное хрипение. Конь был мертв. И, черт возьми, кое-кто должен был за это ответить…

Но как же неудачно он меня придавил! Я оказался как раз в мокрой глинистой яме у самого подножия склона, голова располагалась ниже ног, торчавших где-то там, с другой стороны коня, и мне нужно было вытолкнуть его вверх, чтобы освободиться. Кое-как просунув под него руки, рыча от напряжения, я сумел приподнять его, упереться коленом в еще теплую плоть и вывалить его из ямы. Конь медленно заскользил по глине к ручью, а я, поизвивавшись в яме, наконец, исхитрился встать на колени и замер там, охваченный одним всеобъемлющим ощущением – я дышал. Полной грудью. С болью и с наслаждением.

Но тихое шуршание выше по склону заставило меня прервать это восхитительное занятие. Я задержал дыхание и прислушался.

Спускается. Но склон крутой, ему придется спускаться куда дольше, чем получилось у меня. И все равно, времени почти не было. Я пригнулся, надеясь, что в этой яме меня не видно сверху. Руки трясло, ладони были мокрыми и липкими от крови и глины. Сюртук, кажется, вымазался в глине сплошь, я торопливо расстегнул пуговицы на груди и вытер ладони о сухую ткань жилета. Искать носовой платок было некогда. Надо было… дышать. Я застыл, контролируя дыхание, собирая все силы, какие оставались… на неделю вперед. Я знал, что потом придется расплачиваться. Но ничего другого не оставалось.

И когда низарит неуверенно зашлепал по глинистому берегу ручья, мое сердце билось спокойно и размеренно, руки больше не дрожали, и петля привычно улеглась в ладонь. И я знал, что мой рывок из засады будет стремительнее броска кобры.

* * *

[Targhis]

* * *

Труп низарита я спихнул в ту же яму, а потом подошел к бедному коню, опустился на колени и в последний раз погладил заляпанную грязью и кровью шею.

В реке я вымыл руки, отыскал, наконец, платок и стер глинистые разводы с маски. Я не мог похоронить коня, но я ведь не очень далеко отъехал от замка, а жеребец был приметный, его непременно найдут. Нужно было торопиться – встреча с товарищами убитого низарита мне была в тот момент совершенно ни к чему. А может быть, я и не думал об этом – просто испытывал безотчетное желание убраться оттуда как можно скорее и дальше.

Меня еще достало на то, чтобы вскарабкаться по склону, цепляясь за торчащие корни и пучки травы, но когда я выбрался обратно на дорогу, меня всего трясло, и едва хватило сил на то, чтобы позвать мою гнедую. Мне повезло – она оказалась недалеко и услышала. Это была чудесная лошадка, но порядочная трусиха – в случае драки она всегда убегала на безопасное расстояние. Вот и теперь она подозрительно косилась на меня, не решаясь подойти – ее смущал запах крови. Я тихо заговорил с ней, и она, наконец, приблизилась, мягко коснулась носом моих рук – она всегда очень мило извинялась. И совершенно неожиданно для себя самого я обхватил ее морду руками, прижался к ней лбом, и под маской вдруг заскользили слезы.

Потом я кое-как забрался в седло и еще ухитрился, свесившись вбок и едва не свалившись на землю, снять с изломанного куста свою шляпу. Ее я засунул в мешок – волосы парика на затылке слиплись от засохшей глины.

После мы мчались куда-то почти до самого рассвета, не особенно волнуясь о направлении. Вероятно, меня бы только обрадовала возможность свернуть себе шею, вот только моя осторожная кобылка едва ли допустила бы такое… Я проклинал себя за этот неистребимый, чисто звериный инстинкт – ведь если бы я не увернулся от ножа, прекрасный конь остался бы жив. А я погиб бы на полном скаку, под звуки музыки, гремевшей внутри… А теперь она умолкла, и, может статься, навсегда… Если бы я мог хоть теперь загнать себя до смерти!
Но где-то к утру мы остановились перед дверьми маленькой гостиницы в затерянном в горах городке Хиршфельзванд. Даже не знаю, сознательно я остановился там, или моя гнедая почуяла конюшню. Двигаясь, подобно механической кукле, я отвел ее в стойло, поручил парню, следившему за лошадьми, договорился с хозяином, заплатил за неделю вперед, вымылся, сбросив на пол заскорузлую от грязи и крови одежду, и рухнул в постель. В голове не было ни одной мысли, ни одной ноты… Меня окружала полнейшая пустота…

* * *

[Targhis]

6.

Отец Хайнрих стоял у самого пепелища, печально глядя на еще тлеющие стены. Близился вечер, а пожар все никак не заканчивался. Ничего удивительного, его с большим энтузиазмом разжигали.

Когда один из жителей городка обнаружил в гостинице трупы хозяев с перерезанными горлами, ни у кого не возникло сомнений в том, что это совершил их странный постоялец – не то оборотень, не то вампир. Мало того, помощника хозяев Ганса нашли в конюшне с ножом в спине, может быть, он еще выживет, но вспомнить он смог только мгновенный свист позади… Кто еще, спрашивается, мог это сделать?

Постоялец находился в своей комнате. Света в окнах не было, но некоторые слышали какую-то возню наверху, и многие видели, как он входил в дом. Вот только никого почему-то не удивил тот факт, что он не стал торопиться скрыться с места преступления. Уверен в своей безнаказанности? Кто их знает, этих демонов? Нельзя было позволить монстру покинуть здание, но и приближаться к нему что-то не хотелось.

Кто-то помоложе предложил затравить его собаками, как волка, но другие вовремя вспомнили, что за все время, проведенное в городке, ни одна собака на него не залаяла. Видно, особое слово знает.

Бургомистр быстро принял решение – хозяев гостиницы больше нет в живых, потерянного имущества жалеть будет некому, зато вся деревня будет спать спокойно.

Естественно, обратились за советом к патеру, и священник не одобрил их действия. Люди мрачно переглянулись и только покачали головами – они знали, что пришелец бывал в церкви и даже наигрывал там свою дьявольскую музыку. Неужели ему удалось соблазнить их доброго старого патера? Никто не посмел поднять руку на старика, но и слушать его не стали.

Несколько крепких мужчин, поминутно оглядываясь и нервно вздрагивая, вытащили из дома тела Карла и Греты. Их надо будет похоронить, как должно. Наверху было тихо, но один человек, еще только входя в дом, успел услышать быстрые шаги. Значит, убийца еще здесь.

Один мальчишка снова помчался к священнику с вопросом – может быть, убитым для верности вбить в грудь осиновые колья? Отец Хайнрих только глаза закатил и устало отмахнулся.

Дом тщательно заперли, обложили промасленными поленьями и сухим тряпьем, подожгли. Когда огонь перекинулся на крышу конюшни, наконец, сообразили выпустить перепуганных лошадей. Изящная чужеземная кобылка пришельца вырвалась и умчалась в сторону леса. Ее не очень-то и удерживали – тоже побаивались нечистой силы.

К утру гостиница весело полыхала гигантским костром…

Завтра пепелище разгребут и обнаружат под обломками два обгорелых скелета. Который из них принадлежал жуткому незнакомцу, останется тайной навсегда. Жители городка старались держаться от него подальше. А священник – единственный, кто видел его достаточно близко – ничего об этом не скажет.

Правда, разговоров в исповедальне обо всей этой истории будет много. Это патер понимал уже сейчас. Потому что то, что сотворили с перепугу в ночной тьме, выглядит совсем иначе при трезвом свете дня.

Разговоров будет много – потому что в город примчался хорошо известный в этих местах экипаж, и из него выскочил высокий и умопомрачительно красивый молодой мужчина. Король.

– У вас что-то случилось? – спросил он, рассеянно оглядывая догорающее здание. – Я еще утром видел огонь с верхней дороги…

Бургомистр замялся, неуверенно озираясь на остальных. Поймет ли король их ночные страхи, или потребует ответа за убийство? Они знали, что их король – романтик, однако, знали они и то, что суевериями он не страдал.

– Да вот, беда такая. Пожар случился, несчастье такое, – вздохнул он, опустив глаза.

Патер тихо хмыкнул себе под нос и поворошил носком ботинка пепел – под ним обнаружилось нечто жесткое.

– Через ваш город не проезжал… мужчина в маске? – спросил король. – Очень высокий, в черном, в шляпе с широкими полями?

Бургомистр неуверенно прочистил горло. Люди тихо загомонили.

– Он был здесь, – произнес юноша. – Давно?

Кто-то покосился на пожарище, и король понял. Он медленно вошел в кольцо обугленных стен, круша каблуками дымящиеся угольки.

Патер все так же стоял и смотрел на черные обломки перед собой. Король подошел к нему и застыл на месте, увидев в куче пепла останки скрипки и футляра с приметной узорчатой пряжкой.

– Mein Gott… – прошептал король, а потом растерянно посмотрел на патера и добавил. – Я только хотел попрощаться…

Юноша резко развернулся, ушел обратно к карете и приказал трогать.

Священник проводил королевский экипаж взглядом, вздохнул и вышел из стен сгоревшего дома. Он был уверен, что поступил правильно, никому не рассказав о находке, которую он обнаружил сегодня утром на клавиатуре органа, и которая теперь займет место среди экс вото на стене церкви.

Это было маленькое кольцо с черной жемчужиной, в которое кто-то просунул свернутый трубочкой клочок нотной бумаги, а на нем можно было разобрать неловко нацарапанное слово – merci.

Ночью этого кольца там не было, патер был абсолютно уверен в этом. И ему показалось, что, промолчав, он окажет услугу таинственному музыканту. Умерев для всего мира, легче всего начать жить заново…

Оставалось только помолиться за этого человека, имени которого отец Хайнрих не знал, и лица которого так и не видел…

* * *

[Targhis]

* * *

Я не стал сопротивляться, стоял столбом, пока эти двое связали мне руки за спиной и споро обшарили меня в поисках оружия, которого при мне не было. Пусть. Мог ли я расплатиться смертью за жизнь мужчины и женщины, которые лежали внизу? Я не думал, что низариты проберутся в дом. Черт подери, у них было столько возможностей подстеречь меня в окрестностях города, когда я бродил там один ночами! Но мне следовало предвидеть и такой исход. А теперь у меня были две лишние загубленные жизни на совести… Впрочем, если там, за смертью, что-то есть, мне и так придется за многое отвечать… но я и сам не премину потребовать ответа!

Теперь уже скоро.

Меня грубо толкнули на постель, я упал на живот, тяжелые золотые часы в жилетном кармане неудобно врезались под ребра. Пусть. Низариты тихо переговаривались по-арабски. С улицы доносились невнятные крики, потом внизу послышался треск огня. Один из низаритов подошел к окну, осторожно выглянул в узкую щель между запертым ставнем и рамой, снова заговорил, уже с легким беспокойством.

Стоило прислушаться, и полузабытая, казалось бы, речь зазвучала вполне понятно.

– Разве что через крышу…

– Время еще есть? Что с этим делать?

Похоже, быстрой смерти не будет. Что ж, я особо и не рассчитывал. Они не без удовольствия обсуждали, как меня убить. Один предложил сбросить туда вниз, в комнаты, уже охваченные огнем, предварительно переломав ноги, чтобы наверняка не выбрался. Другому пришла в голову замечательная идея выколоть мне глаза – именно это когда-то собирались сделать со мной в Персии. И чем их всех так глаза мои раздражают? Я ждал их решения, только попытался переместиться на кровати, чтобы комфортнее расположить часы под собой.

– Тихо ты! – рявкнул убийца, стоявший надо мной, и встряхнул меня за связанные руки. – А это что? Ну-ка посвети! – приказал он другому, и в комнате вспыхнул узкий луч потайного фонаря.

– Этот перстень когда-то принадлежал любимой жене шахиншаха, – заметил низарит с фонарем.

– Стоит взять на память, – Убийца принялся дергать кольцо, пытаясь содрать его с моего мизинца.

– Оставь, – махнул рукой его товарищ. – У него наверняка найдутся и другие ценности. У него деньги всегда водились…
– Нет уж, я его получу! – Низарит дернул сильнее, я повернул голову на покрывале, и сквозь ноздри маски потянуло запахом гари. Их возня уже начинала меня утомлять.

– Что ты мучаешься, нож у тебя на что? – усмехнулся тот, с фонарем. – Отрежь его и все. Вместе с пальцем.

– Хорошо придумал! – кивнул низарит, доставая нож. – Все равно нужно будет предъявить что-то в доказательство. Голову тащить – одна морока, а этого урода можно узнать и по пальцу!

Но привести свой план в исполнение ему не удалось: к тому моменту, как холодная сталь коснулась моей кожи, я вдруг вспомнил, зачем сам пытался снять это кольцо. И понял, что не могу позволить им забрать его. Конечно, священнику я ничего не обещал, но я ведь все равно не выполняю обещания… Хватит и того, что я решил отдать это кольцо местной церквушке. Патер решил бы, что для меня не все потеряно, вот и пусть – мне хотелось как-то отблагодарить его за дружеское отношение. И теперь это несчастное кольцо опять достанется убийце – на этот раз, чудовищу, озверевшему от наркотиков, способному изрезать беспомощного противника на куски?

Все получилось само собой. Я еле слышно свистнул – такой особый свист получается только у меня, для этого нужно, чтобы не хватало куска верхней губы – мой саквояж внезапно дернулся на столе, и в нем раздался металлический грохот. Это ожила механическая игрушка – рыцарь в доспехах, которого я придумал для короля, и взял с собой на всякий случай одну из не слишком удачных моделей…

Оба хашишина на какое-то мгновенье повернулись в сторону саквояжа, а я тут же ударил ногами стоящего надо мной, одновременно схватив нож за лезвие ловкими пальцами фокусника и вырвав у него из руки. Быстрым змеиным движением я ухитрился подняться с кровати и встать на ноги… но удержаться в вертикальном положение ловкости не хватило, неодолимое земное притяжение обрушило меня на пол, и я, сильно оттолкнувшись ногами, отъехал в угол комнаты. Мне необходимы были эти несколько секунд, чтобы перерезать веревку. Лишние мгновенья мне дало то, что убийцы впервые ясно увидели в свете фонаря мое лицо. Хороший боевой прием, если надо ошеломить противника, однако я отношу его к разряду запрещенных…

Когда низариты бросились ко мне, руки мои уже были свободны, мало того, я успел зацепить каблуком и подтянуть к себе свою удавку, так и лежавшую на полу.

В тело низарита, покусившегося на мою жемчужину, я вогнал его же собственный нож, другой убийца метнул в меня свой, но петля успела быстрее. Между тем, становилось жарко…
Я бросился к окну, начал открывать ставень, но увидел на площади внизу орущую толпу. Вряд ли мне позволят выйти… Убийцы собирались спасаться через крышу. Но для этого требовалось выйти на лестницу. А вот есть ли там еще эта лестница?

На ходу, уже выбегая из комнаты, я подхватил в охапку самое ценное – маску, скрипку и партитуру оперы, едва не упал, наступив на труп, но сумел удержать равновесие и вылетел на лестничную площадку.

Лестница уже горела, дышать было нечем, жестокий жар дохнул в обнаженное лицо, и не успел я повернуть наверх, как что-то с силой ударило меня в спину.

Низарит. Нож все еще торчал у него в боку… Всегда, убивая кого-то, надо проверять, окончательно ли он мертв! Но у меня не было времени…

Под нашим двойным весом перила проломились, и нас повлекло вниз, в пышущий пламенем ад.

Я успел схватиться за остатки перил сбоку левой рукой, но мне было не удержать все вещи в одной правой, тем более, что убийца повис на мне, вцепившись, как клещ, в мое тело и одежду.

Я не мог ни более прочно утвердиться на площадке, ни спихнуть его, и мне оставалось только смотреть, как футляр со скрипкой улетел в огонь, а потом туда же, словно лепесток диковинного цветка, спорхнула маска. Невнятно прорычав что-то, низарит попытался подтянуться, больно вцепившись мне в плечо, но в это мгновенье послышался треск, и футляр с нотами, за который он держался другой рукой, раскрылся, только жалко трепыхнулась в воздухе выдранная с мясом застежка.

В лицо хашишину метнулись нотные листы, и он, наконец-то, отвалился и с воем рухнул вниз, проломив горящий стол, а следом за ним устремились страницы моей оперы, целым облаком опавших лепестков. Горячий воздух подхватил их, заставив описать широкую дугу, прежде чем они вспыхнули… наверно, вспыхнули, я этого уже не видел, я как-то изловчился практически одновременно отпустить перила, захлопнуть футляр, подхватив выпадающие листы, и повалиться назад на площадку, прижимая поредевший текст к груди.

* * *

[Targhis]

* * *

Не знаю, как бы я спускался по стене, если бы не потерял скрипку. Я выбрался на боковую стену дома через крохотное окошко на чердаке – не уверен, что низариты пролезли бы в него – а потом очень осторожно переполз, распластавшись по боковой стене, так чтобы меня не заметили снизу, к крыше соседнего дома и перепрыгнул на нее, а дальше было просто. Когда я лез по стене, мне очень мешал разорванный футляр, так и норовивший распахнуться и уронить оставшиеся листы.

Но я справился и, спустя какие-нибудь полчаса, устало присел на перекладину ограды какого-то огорода на окраине Хиршфельзванда. Все жители собрались перед гостиницей, меня никто не видел. А меня разбирал истерический смех…

Для всех я теперь мертв. В очередной раз. Это удобно – никто больше не будет преследовать. Теперь можно зарыться в землю поглубже, как и положено мертвецу, и существовать дальше… и попытаться в очередной раз хоть что-нибудь забыть… начать с начала. Вот только что за начало! У меня было только то, что на мне – я ведь выскочил в сорочке и жилете, даже без маски, и ни денег, ни сменной одежды… При мне было кольцо, но теперь я тем более должен был отдать его церкви – ведь именно это желание как-никак спасло мне жизнь… Послюнив мизинец, я его все-таки снял… Это будет нетрудно – священник сейчас тоже на площади, вот только… нет, я не думал, что именно он вдохновил жителей города на этот пожар. Он не мог думать обо мне так плохо, ведь он даже не видел… Проще было поступить, как решил, не стремясь ничего узнать.

Я ощупал жилет – так и есть. Часы не вывалились из кармана и как будто остались целы. Значит, все не так уж плохо.
Примостившись на ограде поудобнее, я перевязал ладонь и пальцы, рассеченные ножом низарита, когда перерезал веревку. Перевязал галстуком, так как больше нечем было, а потом пролистал оперу. Выпала примерно половина. Не так уж много было написано, однако ушло на это лет пять… Ничего страшного, постепенно я все это восстановлю по памяти. Куда торопиться? На некоторых листах – тех, которые я поймал уже в воздухе – остались кровавые отпечатки. Я снова невольно рассмеялся, так что из глаз брызнули слезы. Ее следовало бы писать кровью! – право, она тянула из меня больше жизненных сил, чем любые раны и трудности.

Писать кровью… было бы символично…

Услышав за спиной чьи-то шаги и тихое ржание, я с недоверием обернулся и позвал. Неужели?

Я не ошибся – из темноты ко мне подбежала моя гнедая лошадка. Видно, успокаивала нервы, подкрепляясь на чужом огороде. Вот умница! Лошадка по привычке мягко коснулась мордой моего плеча, и я погладил ее здоровой рукой. К сожалению, при всей ее сообразительности, она не могла запастись седлом и уздечкой. Что ж, обойдемся и так.
Рыжие языки пламени эффектно смотрелись на фоне ночного неба – огонь уже добрался до крыши.

* * *

[Targhis]

7.

– Послушайте, моя задача – выяснить, почему строительство не укладывается ни в какие сроки и указать объективные причины, – объяснял высокий, подтянутый человек с небольшими усами, кисло оглядывая обломки лесов, рухнувших вчера как будто ни с того ни с сего. – А у вас тут какая-то чертовщина творится!

– Мне кажется, три несчастных случая за полтора месяца – это достаточная причина. А перед тем было наводнение…– вздохнул архитектор, нервно проведя рукой по спутанным на ветру волосам. – Нам смертельно не везет в последнее время, мсье генеральный инспектор.

– А о чем говорят ваши рабочие?! Ходят слухи о каких-то духах, привидениях… А вы этим суевериям попустительствуете!

– Я не распускаю подобные слухи среди рабочих, – развел руками архитектор. – Но… – Он бросил нервный взгляд куда-то вниз, – если подумать… что мы знаем о тех, кто может обитать в подземельях… Кого мы могли потревожить?

– Mon Dieu! – взвыл инспектор. – Послушайте, давайте рассуждать как рациональные люди – в девятнадцатом веке живем! Эти несчастья преследуют вас в последнее время с удручающим постоянством, а раньше все было отлично. Вы не думаете о возможности… – Он понизил голос, – какой-то диверсии?

– Едва ли, – нахмурился архитектор. – По правде говоря, никаких причин этого невезения, кроме сверхъестественных, я не нахожу.

Казалось, искренняя убежденность архитектора заворожила строгого инспектора, его голос зазвучал менее сухо, и в глазах даже возник азартный блеск, когда он поинтересовался, – А куда делся ваш странный помощник? Тот, который все время носил маску? У меня создалось такое впечатление, что строительство замедлилось как раз тех пор, как он исчез?

– Пожалуй, вы правы, – согласился архитектор.

– Люди говорят, что он утонул в подземном озере, – сообщил инспектор, – где он часто работал один, и теперь именно его дух вредит вам.

Архитектор покачал головой.

– Не думаю, что он мог утонуть в озере по неосторожности. Это был необычайно сильный и ловкий мужчина.

– Ходят слухи, что он мог и утопиться, – предположил инспектор.

Архитектор глубоко вздохнул.

– Он оставил мне письмо с указаниями и сообщил, что уходит. Это можно было понимать по-разному… Самоубийство – как-то совсем на него не похоже, но с другой стороны, это был человек истерического склада…

– Он был христианин? – сурово вопросил инспектор.

– Не знаю, мы никогда не говорили об этом, – пожал плечами архитектор. – Но однажды я видел, ЧТО у него под маской, поэтому возможность самоубийства не исключаю…– Он помолчал и добавил, – Мне не хватает Эрика.

– Придется правительству нанять опытного экзорциста, – усмехнулся инспектор.

– Нет, все-таки это невозможно! – вдруг заявил архитектор. – Понимаете, дух Эрика приносил бы нам только удачу. Мы во многом не сходились во мнениях, но те его указания были выполнены, так что зла держать на нас он не должен… И он так любил эту работу!

Инспектор недовольно поджал губы, не понимая – то ли собеседник вовсе не заметил его шутку, то ли воспринял ее всерьез.

* * *

[Targhis]

* * *

Архитектор пришел в контору и вздрогнул, увидев на столе записку. Он с сомнением оглядел замок, который надежно запер, уходя, подошел к окну, также закрытому, а потом уже взял в руки клочок бумаги и с изумлением вчитался в первые строки.

«Дорогой Шарль, я не мог молчать, несмотря на то, что больше не причисляю себя к миру живых. Как я вижу, с момента моего ухода вы не продвинулись ни на йоту…»

Подписи не было, однако архитектор не мог не узнать этот неровный, ломкий почерк, явно совершенно не успевающий за мыслью писавшего.

Прочитав письмо до конца и взяв на заметку предложенные расчеты и рекомендации, архитектор с улыбкой достал чистый лист бумаги и принялся писать ответ.

Он знал, как отправить свою записку адресату – он просто положит ее в конверт и оставит где-нибудь на лестнице, ведущей в подземелье.

Через некоторое время он оторвался от письма и нахмурился. Он не знал, надо ли писать о том, что месяца два назад на стройку приходила ЛаЖуа.

Ее даже поначалу не узнали. Она была прекрасно одета и выглядела непривычно взрослой. Из уличного сорванца она превратилась в настоящую маленькую даму, во всяком случае, внешне… Вот только очень уж странно выглядела эта юная дама, расхаживая по стройке, подметая грязь кринолином и не щадя узких каблучков. А потом ее молчание и неожиданная порывистость движений вызвали кое-какие ассоциации, и один из рабочих, наконец, изумленно воскликнул, – ЛаЖуа!

Хотелось верить, что ее видимое благополучие объясняется тем, что кто-то оценил ее талант художника…Архитектор ведь показывал своим знакомым рисунки, даже давал ей чей-то адрес, записанный на клочке бумаги… Да, верить хотелось.

Она ни к кому не подходила, не пыталась что-либо разузнать, просто бродила по стройке, неуверенно озираясь. Может быть, и в подземелье спускалась. И потом уже кто-то подметил – она ни разу не улыбнулась.

По зрелом размышлении архитектор тряхнул головой, просто подписался и помахал письмом, чтобы чернила поскорее высохли. Он откуда-то точно знал, что ЛаЖуа больше не вернется.

* * *

[Targhis]

8.

Миновала зима, обманчиво-жаркое весеннее солнце заливало парижские улицы. В парках звенели птичьи голоса, и работы под хорошее настроение шли быстро и успешно.

– Как у вас дела? – инспектор изогнул губы в тонкой усмешке, – Как будто справились с нечистой силой? Или сумели подчинить ее себе?

– Вроде того, – улыбнулся архитектор…

…Вечером архитектор спустился на лестницу, ведущую в подземелье. Слухов о духах и призраках стало еще больше, но инспектора они больше не беспокоили, коль скоро строительство шло без задержек.

Архитектор отряхнул носовым платком ступеньку лестницы и присел на нее. Ему почему-то хотелось услышать ЭТО именно сегодня.

Записки продолжался появляться то и дело, хотя своего таинственного корреспондента он ни разу не видел. Но знал, что в подземельях ведутся работы. Ночью, или в тех частях, куда руки еще не дошли. Архитектор сам-то не был уверен, что переписывается с живым существом, и понимал, что ни один рациональный человек, вроде этого инспектора, никогда ему не поверит, даже если он предъявит записки (которые он на всякий случай сжигал) и призовет в свидетели всех рабочих. В лучшем случае, это все сочтут крупным розыгрышем.

Архитектор точно знал только одно – именно сейчас из глубины подземелья доносилась невыразимо прекрасная и печальная песня.

* * *

[Targhis]

* * *

Певец стоял в пустом и темном помещении, где пока еще почти ничего не было – самая простая мебель, кушетка, стол, стул, маленькая печь с дымоходом, выходившим в вентиляционную шахту. На столе стояла единственная лампа, а везде вокруг громоздились многочисленные книги и чертежи. Совсем рядом за стеной плескала вода, отчего казалось, что все помещение медленно движется в вечном плавании далеко – за границы мира. Куда вела песня.

У Эрика еще не было инструментов, да и не время было музицировать – следовало работать, чтобы поскорее организовать себе сносное жилье, но он не умел совладать с самим собой. И никогда ему это не удавалось.

Он просто стоял, отстукивая каблуком ритм, прижав к широкой костлявой груди стиснутые до боли руки, и пел. Это была несколько необычная для него песня, совершенно неуместная здесь, в темной гробнице глубоко под городом. Она стремилась очень высоко, выше пока еще воображаемой роскоши подземного жилища, выше будущего пурпура и золота Оперы, выше крыш Парижа. И в ней отдавались свежие хвойные запахи гор, и в ней блестела ровная гладь озер, по которым, может быть, скользили взрослые и прекрасные лебеди, и только едва слышно ощущался звон серебряных колокольчиков…

[Targhis]

Вот и все...

La Fin

[Nikita]

Targhis , спасибо!
Очень интересно, тебе