— Помнишь свои первые впечатления от театра?
— Скорее, от сцены. И не театральной, а эстрадной. Это было во Дворце культуры им. И. В. Окунева в Нижнем Тагиле, где я выступал в составе коллектива «Чудетство» с песней «Карапузы-Карапузы».
— Тогда ты и понял, что хочешь стать артистом?
— Нет, конечно, нет! Но этот «наркотик» — зависимость от сцены — тогда, наверное, и попробовал впервые. К театру же я приходил постепенно, даже случайно. Но меня всегда направляли «правильные» люди.
— Родители?
— В большей степени. Как говорит папа: «К сожалению, в нашей семье нет ни одного сантехника». У нас творческая семья, и поэтому вся моя жизнь была связана со сценой, с эстрадой. Театр пришел в школе — в виде театральной студии. Я много пел, танцевал, играл на гитаре, участвовал в школьных постановках, и мой педагог посоветовал поступать на факультет музыкального театра, где можно было совместить все эти навыки.
— В Екатеринбурге ты играл, скажем так, в экспериментальных постановках, роли в которых писались специально для тебя. А потом попал в мюзикл «Звуки музыки» — классика жанра, абсолютно традиционный семейный спектакль. Не было разочарования? Это же в какой-то степени «дауншифтинг»?
— Хороший вопрос. На самом деле я очень долго принимал решение, и порывы приехать в Москву у меня были и раньше. Но хотелось за что-то зацепиться. Действительно, в Екатеринбурге все складывалось очень благополучно. У нас в музкомедии были потрясающие спектакли (они и сейчас идут), в которых роли, музыка и либретто писались для меня. В труппу меня пригласил Кирилл Савельевич Стрежнев — мой мастер, народный артист России, главный режиссер Свердловского государственного академического театра музыкальной комедии. Это был мой счастливый билет. Но мне всегда хотелось попробовать свои силы в Москве. В 2011 году мы повезли на «Золотую Маску» спектакль «Мертвые души». Перед церемонией награждения у нас был свободный день, и я решил попытать счастья на кастинге в мюзикле «Звуки музыки». Почему бы и нет?
— То есть на «авось»?
— А так всегда и бывает. Русскому характеру это очень свойственно. Я же хотел в Москву — а тут кастинг. Так чего ждать? А потом меня пригласили на второй тур, затем на третий. И тут начались мои мучения: и в Москву хочется, и театр не бросить. Дилемма! Несколько месяцев я не мог решить. Получалось, уехав из Екатеринбурга, я должен был начать все сначала. Либо пан, либо пропал. Все говорили, мол, зачем я это делаю, здесь все так хорошо, а там небольшая роль, после нее, может, вообще ничего не будет.
— Но ты все-таки поехал.
— Собрал котомку и рванул. На самом деле, в театре вошли в мое положение: полгода я ездил в Екатеринбург — «доигрывал» спектакли, пока на мои роли вводились другие актеры. Так я оказался здесь, в Москве. И нисколько не жалею об этом.
— Можно ли сравнивать работу в оригинальных спектаклях и «кальке», которую ставит «Стейдж Энтертеймент» по лицензии? Есть ли разница в плане проработки образа? Актерских задач?
— Это абсолютно разный опыт. Здесь настоящая школа жизни: каждый день ты должен выходить на сцену, как в первый и в последний раз, показать максимальный результат! При этом необходимо держаться схемы спектакля, внутреннего темпоритма. Это очень сложно и, как мне кажется, к этому не каждый готов. Как с психологической точки, так и с физической. Нужно быть в постоянном тонусе — и в вокальном, и в драматическом, и в моральном. Но возможность творчества присутствует и здесь. Ты в любом случае стараешься привнести что-то свое. Конечно, в театре, где происходит рождение спектакля, это проявляется в большей степени. Мне очень хотелось попробовать себя в зарубежных проектах, и этот опыт я приобрел в работе над мюзиклами «Звуки музыки», «Русалочка», «Призрак Оперы» и «Чаплин».
— А с какой из этих групп тебе работалось проще?
— Мне не нравится слово «проще». Если все просто, то можно ставить на профессии крест. Из 17 проектов, что были у меня за 12 лет, самым сложным был «Чаплин». Он был самым стремительным, самым насыщенным в плане драматического материала и по диапазону актерских навыков.
— За него тебе и вручена «Золотая Маска».
— Не в «Маске» дело, а в приобретенных навыках — профессиональных и жизненных. Это намного ценнее.
— Какой твой самый любимый момент в работе над спектаклем? Исключая премьеру.
— Я не подразделяю периоды на «любимый» и «нелюбимый», потому что процесс постановки — абсолютно цельный. Когда же в конце начинаю анализировать все сделанное, то понимаю, что самое интересное для меня, как для артиста, это поиск. Каждый раз, когда я получаю роль, я не знаю, что именно получится в итоге.
— Раз уж ты сказал, что из роли Чаплина ты почерпнул очень многое для себя лично, расскажи поподробнее об этом проекте. Начнем с кастинга.
— Это был один из самых сложных и интересных кастингов! Состоял он из трех этапов, кандидатов на роль было много. Кроме основных заданий (заранее подготовить несколько музыкальных номеров), Уоррен Карлайл, режиссер спектакля, просил нас постоянно импровизировать на сцене. Были этюды, в которых мы передавали эстафету друг другу: без слов, посредством мимики и пластики. То, что делали мои «партнеры», было просто здорово!
— Потом начался репетиционный период.
— Сложность заключалась в том, что Чаплин — реальный персонаж, которого все знают. До этого в моем арсенале были только вымышленные герои, за исключением, пожалуй, Петра Третьего и Павла Первого в мюзикле «Екатерина Великая». Я пересмотрел и перечитал все, что связано с этой легендарной личностью.
— Как строилась работа с режиссером?
— Это было самым интересным! Режиссер старался вытащить из меня что-то новое. В начале спектакля мой персонаж бежит по крутящемуся столу. На первой репетиции начались испытания: я взобрался на стол, режиссер как следует его раскрутил, и я с грохотом улетел с этой «карусели». Так продолжалось много раз, пока у меня не начало получаться.
— У некоторых актеров есть такое «сверхпогружение» в роль, что они не могут из нее выйти, и эта роль начинает преследовать их в жизни. Не было страха, что Чаплин, такая сложная и противоречивая личность, станет частью жизни Жени Зайцева?
— Страха не было, но мне кажется, что любой артист — довольно противоречивая личность. Нам приходится пропускать через себя много информации, искать новые характеры, не всегда быть хорошим и однозначным. Я не считаю, что это плохо на меня влияет.
— А если брать, скажем так, физические вызовы постановки «Чаплин». Например, как ты встал на канат?
— Я репетировал в цирке — такого опыта у меня еще не было! Это абсолютно другой мир! Ты стоишь на канате, а под тобой бегают бегемоты, которых вывели прогуляться по манежу, за ними выбегают пудели, репетируют жонглеры, акробаты, клоуны. Мне кажется, что цирковая профессия — одна из самых преданных. Ты должен либо быть фанатом своего дела, либо вообще этим не заниматься. А Чаплин был цирковым артистом — коверным клоуном, акробатом, жонглером, фокусником, канатоходцем.
— С «Чаплиным» разобрались. А если обратиться к вымышленным персонажам? Принц Эрик, Рольф, Рауль привнесли что-то в твою жизнь или так и остались на сцене?
— Скорее, я им отдал что-то от себя. Мне кажется, любого своего персонажа актер наделяет какими-то своими чертами. Но может быть и полное отстранение от себя, и тогда на сцене появляется совершенно другой человек — таких ролей немного. А для упомянутых героев очень важен типаж то, насколько ты подходишь на эту роль психофизически, пластически, по голосу... Я думаю, в этих персонажах от меня есть очень многое.
— Что было в принце Эрике?
— Романтизм.
— В Рольфе?
— Назовем это «мальчик пубертатного периода». В некотором смысле, наверное, максимализм, попытка сделать что-то лучше, эти поиски себя. Он же за правду бился, точнее, он так считал.
— А Рауль?
— С Раулем интереснее. Там и романтизм, стремление добиться любви и сражаться до последнего за свою правду. Если же его сравнивать с принцем Эриком, то Рауль более зрелый. Понятия о чести и доблести привиты с детства. Добрый, но довольно упрямый: «Он молод, хорош собой и очень интересен, словом настоящий Шаньи».
— Рауль Ллойда-Уэббера и Рауль Гастона Леру отличаются. Какой из них тебе больше нравится?
— Которого я придумал.
— То есть вообще третий?
— Я не знаю. Конечно, в мюзикле максимально нельзя раскрыть моего персонажа, потому что все происходит молниеносно. В романе он слишком мандражирует, он переполнен какими-то эмоциями и часто руководствуется не разумом, а минутными приступами ревности. Здесь это тоже есть, но в романе мы видим настоящие страдания юного Вертера. Книжного Рауля настолько заносит, что он не в силах совладать с собой, не может разобраться в себе.
— Такой Арман из «Дамы с камелиями» Дюма.
— Да, и плюс у него очень много чувственных моментов, которые бесспорно свойственны молодому влюбленному человеку, но слишком он в это углубляется. И иногда хочется сказать ему: да остановись ты! Ударь кулаком по столу, и все!
— Ты смотрел постановку «Призрака Оперы», приуроченную к 25-летию мюзикла?
— И считаю ее лучшей.
— Тогда ты помнишь, что там Рауль довольно напористый, можно сказать, самоуверенный, в нем даже прослеживаются какие-то отрицательные качества. Такого Рауля кто-то назвал «мечта фанатов» — в том смысле, что зритель неизбежно проникается большей симпатией к Призраку, нежели к виконту. Кому-то он и вовсе кажется антигероем.
— Я так не считаю. Абсолютно нормальный человек, который знает, чего он хочет. Это военный, такой конкретный парень, который приходит к девушке и говорит, что он может ей дать. Но он может быть и романтичным. Рауль, конечно, не гений, как Призрак. Но и не убийца. И он может контролировать свои эмоции.
— Вернемся на российскую сцену. Публика в Екатеринбурге, Москве, Санкт-Петербурге отличается?
— Я считаю, что зритель теплее в Петербурге. Он более чуткий и более театральный. Подготовленный. Я это заметил еще, будучи на гастролях в Петербурге, в составе труппы Свердловского театра музыкальной комедии. Московский зритель более жесткий.
— Когда ты впервые в жизни столкнулся с театральными фанатами? Как вообще ты относишься к этому околотеатральному явлению?
— Если говорить о Екатеринбурге, то я не могу сказать, что там были фанаты. Просто заинтересованные в моем творчестве люди. У некоторые из них интерес к театру перерос во что-то большее. Кто-то стал артистом, кто-то занимается живописью, фотографией, дизайном, с кем-то мы общаемся до сих пор, но не в плане «артист-фанат», а просто по-дружески. Если говорить о московском и питерском фан-клубах, то здесь есть свой костяк. Есть очень интересные люди, абсолютно ненавязчивые. Мне это очень нравится, с такими людьми можно поговорить, у них нет сумасшедшего желания залезть тебе под кожу или смотреть на тебя бешеными глазами. Им просто интересно. И это приятно.
— Сейчас наши актеры мюзикла обзаводятся пиарщиками, личными помощниками, при этом мало кто их них сам работает над своим имиджем, например, в соцсетях. Как ты относишься к этой практике? Есть ли у тебя свой помощник, который ведет твои дела?
— Это нормальная практика. На дворе XXI век, надо идти в ногу со временем. Мне самому не хотелось бы заниматься этим лично. Конечно, всякие приложения вроде инстаграма могут быть очень действенными в плане самопиара, но этим надо заниматься, а мне жалко тратить время. Да, у меня есть аккаунт в инстаграме, я его веду сам, но не придаю этому большого значения. Выкладываю фотографии не по поводу, а если они мне действительно нравится. Интернет вообще часто отвлекает от главного.
— То есть, твой образ в сети — это Женя Зайцев, а не «медийная персона»?
— Ну да. Каждый решает сам, чем следует делиться, а что следует оставить личным.
— Ты говорил, что в мюзикле очень важен типаж. Не боишься стать заложником амплуа?
— Боюсь. Не хотелось бы мне превратиться в продукт, и я думаю об этом постоянно. Но на данном этапе все идет правильно, я считаю. Пока у меня те персонажи, которые мне подходят, мне интересны. А когда наступит предел такого глобального «принцрольфраулизма», тогда я скажу: «Так, Женя, нужно что-то делать». Иногда посещает мысль взять все поменять, но, во-первых, от себя далеко не уйдешь, а во-вторых, все проекты достойные — жаловаться не на что. Конечно, в плане персонажей всегда хочется большего — и переплюнуть самого себя. Мне очень нравится цитата из Милана Кундеры: «Будьте реалистами, мечтайте о невозможном».
— Например, о драматический театре?
— Хотелось бы! Как? Пока не знаю.
— Какими качествами должен обладать актер мюзикла ежедневного проката?
— Два самых главных фактора — это распределение внутри спектакля и концентрация. Необходимо уметь найти самые сложные места во всем материале и отработать их на сто процентов — с «холодным носом». Закрепить их, как некие «опасные» места, чтобы, не дай Бог, они в какой-то момент не сорвались, чтобы ты не сломался, не потерял голос, не убился, выполняя какой-то трюк, не перегорел, как артист. А для концентрации на сцене я делаю «ключ» Хасая Мамедова, мне помогает. Даю себе установки: что бы ни происходило на сцене, я должен быть здесь и сейчас, чтобы я смог выйти из любой ситуации. И постоянный тренаж, распевки, разогрев, спортзал. Наши артисты балета никогда не выйдут на сцену, не разогрев мышцы. Так и мы. В ежедневном прокате не всегда приходит вдохновение, в этом случае максимально следуешь актерским задачам.
— Как ты заставляешь себя выходить на сцену два сезона почти каждый вечер в одном и том же спектакле?
— Меняются партнеры, и это очень спасает. Другие глаза, другое восприятие. Опять же, я делаю себе установки. Иногда такие дурацкие, но они мне помогают. Например, сегодня я попробую быть Леголасом из «Властелина колец», а в следующий раз — Флетчером Кристианом из «Баунти». Это очень интересно, посмотреть на спектакль глазами другого персонажа, не отходя от схемы. Бывают непредвиденные ситуации, которые ставят тебя на место, а иногда ты улавливаешь что-то новое в партнере, и от этого меняется твое видение какой-то сцены, что дает некую свежесть момента. И очень точно подмечают артисты с Бродвея: мы работаем на зрителя. Всегда в зале есть тот, кто ничего не знает о мюзикле, никогда не видел ничего подобного. Возможно, он вообще впервые пришел на проект такого формата, ждет праздника, и на тебе большая внутренняя ответственность. Пожалуй, это самое главное — не терять градус ответственности перед зрителем и самим собой.
— При такой занятости и вовлеченности в процесс чувствуешь ли ты в себе какие-нибудь профессиональные деформации?
— Да, я женат на работе. Все решает график, и у тебя вырабатывается определенный образ жизни, которому ты подчиняешься. До начала спектакля у меня постоянный физический тренаж: если я не занимаюсь — я вылетаю из профессии. Я понимаю, что мне нужно держать себя в форме: у меня режим в плане питания, пилатес, тренажерный зал, голосовой покой. Но, несмотря на все это, я стараюсь жить полноценной жизнью. Вот только путешествовать занятость не позволяет.
— И совсем традиционный вопрос: практически любой актер мюзикла грезит Бродвеем. Или, на худой конец, Вест-Эндом. Ты не исключение?
— Нет, конечно. Хотя я видел только мюзиклы на Вест-Энде, мне бы скорее хотелось поработать на Бродвее. Мне ближе американский английский, британский меня пугает. Хотя материал замечательный и там, и там. Есть чему учиться, исторически жанр пошел оттуда.
— Как насчет «Чаплина» на Бродвее?
— Это слишком круто. Начать бы с чего-нибудь попроще. Например, с Фиеро из Wicked.
Блиц
Любимое слово? В смысле.
Нелюбимое слово? Не могу.
Твое вдохновение? Женский смех.
Что вызывает у тебя отторжение? Лень.
Любимое ругательство? !%@#&*!
Любимый звук? Шум моря.
Звук, который терпеть не можешь? Громкий крик.
Другая профессия? Путешественник.
Профессия, которая не для тебя? Бухгалтер.
Лучший совет, который ты получил? Меньше парься.
Худший совет? Не пробуй это.
Счастье — это? Реализоваться как профессионал и как семьянин.
Несчастье? Проблемы у родственников, родителей.
Твой самый главный недостаток? Лень. Очень редко, но бывает, что я не могу собраться и сделать все так, как запланировал.
Главная черта твоего характера? Желание.
Если Бог существует, что бы ты хотел услышать от него, стоя перед вратами рая? «А ты интересный парень».
2016, фотографии: Светлана Бутовская
