Алексей Иващенко. В ожидании Чуда — Интервью
МЫ ЗНАЕМ О МЮЗИКЛАХ ВСЕ!

Алексей Баранов

Алексей Иващенко. В ожидании Чуда

Алексей Иващенко — продюсер, композитор, актер, автор песен. Бардовский дуэт с Г. Л. Васильевым известен с середины 1970 г. и стал знаковым явлением авторской песни 80-90-х годов XX века. Один из самых известных «киноголосов» России: Дональд Дак, Брюс Уиллис, Эдвард Нортон, Джим Керри, Хью Грант и другие иностранные артисты говорят по-русски голосом А. И. Иващенко. С 1985 года «болен» мюзиклами. Автор либретто и арт-директор первого российского мюзикла ежедневного показа «Норд-Ост» (1998). С 2009 года возглавляет продюсерскую компанию «МАСКАРАД».

За месяц до премьеры мюзикла «Обыкновенное Чудо» Алексей Иващенко согласился раскрыть некоторые секреты постановки. Эксклюзивно для портала Мюзиклы.Ru.

— Начну, простите за нескромность, с себя. Мне кажется, я обладаю громадным преимуществом перед любителями мюзиклов, потому что так получилось, что я...

— ...их ненавижу... (общий смех)

— Нет. Я хотел сказать, что я никогда не смотрел фильм «Обыкновенное чудо». И принципиально не собираюсь этого делать, по крайней мере, до премьеры вашего спектакля. Вы считаете меня обделенным?

— Нет, вам действительно в чем-то повезло. Хотя... Все-таки после премьеры фильм нужно будет посмотреть обязательно. Это действительно выдающееся явление отечественной культуры.

— Как я понимаю, фильм и мюзикл отличаются, в первую очередь, музыкальным материалом, которого в спектакле будет в разы больше?

— Если внимательно смотреть фильм, то можно обнаружить, что в нем всего несколько кусочков, когда музыка действительно не играет. В течение всего остального времени — то есть, практически все время — звучит музыка. Более того, Геннадий Игоревич Гладков рассказывал, как Марк Анатольевич Захаров просил его сочинить музыку для какой-то сцены. Потом они садились вдвоем, Гладков играл ему, режиссер мысленно представлял себе сцену, утверждал музыку и потом просил Гладкова играть ее на фортепиано во время съемок этой сцены, чтобы все, кто присутствует на площадке, — и актеры, и остальные участники съемочного процесса — были пропитаны этой музыкой и понимали, что происходит. Потом эта же музыка записывалась оркестром, но настроение ее было точно передано артистам уже во время съемок самим композитором. В этом отношении этот фильм — мюзикл в самом высшем смысле слова.

— Мелодии, которые присутствуют в фильме в качестве, говоря условно, фона, в сценической версии станут полноценными номерами? К каким-то из них, возможно, были написаны слова?

— Да, в двух или трех случаях именно так и произошло.

— Многих актеров, прошедших кастинг, мы знаем по участию в московских мюзиклах. Можете ли вы уже сейчас сказать о каких-то новых самородках? Ждут ли зрителя актерские открытия?

— Конечно. Первое, что меня потрясло во время кастинга, — это то, что со времен «Норд-Оста» изменился общий фон. Количество абсолютно ни к чему не годных претендентов сократилось в несколько раз. Общий уровень людей, которые приходят на кастинг мюзикла, значительно вырос. Несопоставимо! Кастинг «Норд-Оста» шел более года. Мы начали его в мае 2000-го. А премьера была осенью 2001-го. В июне мы еще доформировывали труппу. Это была очень сложная работа, и мы готовились к такой же. В этот раз я сидел и завидовал сам себе. Если представить, что это кастинг в «Норд-Ост», то у нас несколько Сань Григорьевых, несколько Кать, у нас есть Марьи Васильевны...

— Ну, скажем, Марьи Васильевны у вас прежние (в труппу «Обыкновенного чуда» вошли Ирина Линдт, Оксана Костецкая и Элена Денисенко — прим. авт.)...

— Да, действительно, у нас есть наши заслуженные Марьи Васильевны, но помимо них есть еще несколько актрис, созданных для этой роли.

— Как вы думаете, за это время что-то изменилось в системе образования или же к самим начинающим артистам сегодня пришло понимание, что необходимо уметь делать все — играть, петь, танцевать?

— В значительной степени люди сами стремятся овладеть всеми профессиональными навыками сразу. Огромную роль играет то, что мюзиклы постоянно идут и есть понимание, что для этого нужно. Это естественный процесс, это очень здорово. Но при этом кастинг был очень сложный. Изначально мы признали за режиссером право вето и право первого голоса. Поэтому некоторые его соображения по поводу того или иного персонажа, прочтения роли, возможностей использования того или иного актера реально по срокам тормозили кастинг. Тем не менее мы достаточно быстро поняли, что по всем вопросам у нас полный консенсус, и Иван абсолютно прав, когда не принимает скоропалительных решений. Вот почему я не просто доволен кастингом — я абсолютно счастлив. Есть несколько имен — для меня просто поразительных.

— Называть пока не будете?

— Боюсь сглазить, конечно! И потом — есть такие люди, как Ирина Линдт. Или Юрий Мазихин. Игорь Балалаев. Это люди, прекрасно знающие, куда они попали. А есть люди совсем молодые. Которые прекрасно владеют актерской техникой, которые имеют прекрасные данные и которые правильно относятся к работе и своим коллегам, но которые просто не знают, что им предстоит. Потому что пока ты лично не переживешь автономный полет в космос на таком корабле, как мюзикл, то ничего прочувствуешь. С ними еще надо много работать. Но у меня есть ощущение, что у нас в труппе — минимум! — две новых суперзвезды. И еще несколько просто звезд огромной величины.

— А что вы подразумеваете, говоря «суперзвезда»?

— Для меня суперзвезда мюзикла — из тех, кого я знаю, — это Юрий Мазихин. Человек, который мгновенно делает хорошо. Суперзвезда для мюзикла — это человек, который правильно поет по нотам, правильно действует внутри при этом, правильно живет и делает это мгновенно и сразу, ярко и интересно.

— Право вето Ивана Поповски — это было одно из условий режиссера, когда вы приглашали его на эту работу?

— Нет, вовсе нет.

— Как вообще удалось его заполучить? Он, скажем так, режиссер с репутацией, а к мюзиклу у нас до сих пор неоднозначное отношение.

— Во-первых, Иван сразу отказался. Но перед этим я еще долго думал, кому предложить. Однозначно понимал, что это не должен делать ни я, ни Георгий. Это должна быть новая, светлая, абсолютно в другую сторону думающая голова. Не без настояний Иры Богушевской, которая много раз говорила мне «Перестань заниматься глупостями, есть один человек, способный сделать это — Иван», я пошел на спектакль «Времена... года...» в театр Елены Камбуровой. Еще не кончился спектакль, для меня все было ясно. При том, что я видел совсем немного людей на сцене, маленькое сценическое пространство, я рассмотрел все те качества режиссера, которые нужны для постановки такого спектакля, как наш. Обстоятельство, которое помогло нам затащить Ивана в этот проект, это то, что он не знает, что такое мюзикл. Он не знает, «высокий» это жанр или «низкий». Я лично не считаю мюзикл низким жанром, я много раз видел Les Miserables в хорошем исполнении. Много московских, так называемых «высоких» драматических спектаклей находятся далеко позади. Я уже не говорю про серьезные вещи вроде A Little Night Music. Это просто, извините, Бергман. Или обожаемый мной Martin Guerre, которого даже англичане не поняли — настолько это был серьезный в первой версии спектакль, практически опера. Это очень серьезная настоящая музыка рубежа XX — XXI веков. Трагедия, которую никак не назовешь «низким жанром». Или Kristina från Duvemåla — это трагедия вселенского масштаба с соответствующей ей симфонической музыкой, которую написали все те же авторы MAMMA MIA! — это поразительно! Как можно при этом относиться к мюзиклу как к легкому жанру?! Иван относится к нашему спектаклю как к серьезному драматическому зрелищу. Я отношусь к «Обыкновенному чуду» так же. Та планка, которая задана фильмом, не позволяет никому относиться к постановке иначе.

— Все-таки на фильм вы оглядываетесь?

— Когда я обратился к Ивану, его ответом было «нет». Он сказал, что не может представить себе, что можно сделать, чтобы фильм перестал стоять у него перед глазами. «А вы подумайте», — предложил я. Прошел месяц. «Придумал? — Не придумал». Прошел еще месяц. «Придумал? — Не придумал». Так прошло около четырех месяцев, потом в один прекрасный день появился Иван с радостной улыбкой и сказал: «Кажется, я придумал!» И мы начали очень осторожно проговаривать концепцию того, что нужно сделать. Понимаете, на эмоциональном уровне было понятно, что сейчас играть этот материал возможно и очень нужно. Но сформулировать почему, было очень трудно. Сейчас я себе это очень хорошо представляю. Шварц гениальный драматург. И у него внутри все написано. Волшебник говорит: «Мне захотелось поговорить с тобой о любви. Но я волшебник. И я взял людей и собрал людей, и все они стали жить так, чтобы ты смеялась и плакала». Он как драматург прекрасно понимал, что театр создан не для того, чтобы зрители оценивали, хорошо получилось или плохо, не для того, чтобы писали потом рецензии, а для того, чтобы они смеялись и плакали. И делали это по-настоящему. В этом вообще предназначение театрального и драматического — да и музыкального! — искусства. Хочется заставить зрителя пережить некую эмоцию, которую никакими другими словами выразить нельзя. И у меня, и у Ивана, да и у всех, кто сейчас здесь работает, есть ощущение, что этот материал позволяет это сделать, а сейчас это очень важно. Мне очень хочется, чтобы люди смеялись и плакали.

— Что вы имеете в виду, говоря «сейчас»?

— Сейчас. Сейчас я хожу в театр и сам за собой замечаю, что я сижу и говорю: «Как здорово! Какие молодцы! Как хорошо получилось!». Или наоборот: «Мне не нравится, это плохо». А это значит, что все это не попадает в меня, я оцениваю это разумом, а я должен смеяться и плакать, хохотать как резаный или расстраиваться, переживать за героя, думать «Черт возьми, как его жалко!» И такого сейчас почти не происходит. Несколько лет назад совершенно случайно я посмотрел театре им. Моссовета спектакль «Бог», совершенно не имеющий отношения ни к мюзиклу, ни к большой сцене. После него я полностью переменил свое отношение к Гоше Куценко и считаю его выдающимся русским актером. Ржал как бешеный и вышел оттуда, сильно задумавшись над своей жизнью. Это тот случай, когда актеру достаточно выйти и расстелить коврик, чтобы люди начали смеяться. Это то, чего я очень хочу.

— Как продюсер насколько вы можете вмешиваться в процесс создания спектакля?

— Если говорить о творческих взаимоотношениях продюсера и режиссера, то мы с Иваном полностью совпали. Я очень горжусь тем, что Иван мне доверяет.

— То есть вы можете прийти на читку или репетицию и сказать: «А вот здесь должно быть не так, а вот эдак!»?

— Чисто теоретически — могу, но практически такого не возникало. Просто меня полностью устраивает вкус Ивана и его понимание того, что мы делаем. Повторюсь: я горжусь, что иногда Иван меня спрашивает: «А как вы думаете? Берем-не берем?»

— Если брать «Норд-Ост», — это, скорее, личная история. Воплощение давней мечты. И успех, на мой взгляд, обязан был во многом личной заинтересованности, огню авторов и продюсеров, искры от которого зажигали всех остальных участников процесса. Тут — чужой материал, пусть и блестящий, но насколько для вас это интересная работа в сравнении с «Норд-Остом»?

— Когда возникла экономическая возможность делать спектакль, то я честно спросил сам себя, чего мне хочется.

— Что-то свое?

— Есть недописанный мюзикл, в котором уже на три четверти есть все. Даже права на него уже проданы на десять лет постановки по всему миру. Я представил себе, сколько нужно времени, чтобы довести его до ума, и понял, что необходимо еще два года. Тогда я как-то сразу решил, что сейчас я хочу ставить что-нибудь Гладкова и Кима. И оказалось, что такое «что-нибудь» есть. Это тот случай, когда мои собственные авторские амбиции улетели ниже плинтуса и не высовывались оттуда. Я просто пришел в восторг, когда я все это услышал.

— Сейчас параллельно работать над своим мюзиклом получается?

— Нет, пока ничего не пишу. Как только пойму, что происходит с «Обыкновенным чудом», запущу этот проект. Потому что в этом спектакле очень много «за».

— Получается, сначала появились деньги, а потом был выбран материал?

— Да. Но вообще, материал был изначально. Я же искал деньги на «Норд-Ост». Инвесторы сказали: «Нам очень нравится „Норд-Ост“, но сейчас просто не время, давайте немного подождем. Есть у вас какой-нибудь другой проект?» И вот уже полтора года длится история «Обыкновенного чуда».

— Как вы убедили инвесторов, что «Обыкновенное чудо» — это не вчерашний день, это не фильм Захарова, что этот материал нужен именно сегодня?

— В чистом виде поверили мне. Лично. Поэтому ответственность на мне очень большая.

— Крупные музыкальные проекты любят щеголять своими бюджетами...

— Мы наш не озвучиваем, но он большой. Не настолько большой, как у «Норд-Оста», но просто «Норд-Ост» был первым, в нем использовалось куча невероятных трюков. Здесь иной принцип, это больше драматический спектакль, чем «Норд-Ост», в меньшей степени опера. «Норд-Ост» ведь был практически оперой — драматической оперой. Здесь другие приемы воздействия — больше режиссерских, актерских. Мне кажется, если в этой истории на сцену сядет самолет, то это может только вызвать раздражение. Это очень театральная история.

— То есть своего самолета в «Обыкновенном чуде» не будет? Гениальный же был маркетинговый ход!

— Такого трюка не будет. Но у нас вся сценография — практически один большой трюк. Мы пока не знаем, как она заработает, но она очень сложная, очень большая, очень объемная. Мы фактически строим внутри сцены свой маленький мир, который живет по своим правилам. Со своими окнами-дверями-этажами. С оркестром, который будет у нас сидеть в ветвях деревьев. Мы три месяца согласовывали осветительный парк оборудования с Глебом Фильштинским. Он, конечно, очень щепетилен. И бескомпромиссен. Если ему верить, то визуально это будет нечто особенное. Иван привел в «Обыкновенное чудо» невероятного художника по костюмам. Когда Ольга-Мария Тумакова принесла нам эскизы, мы сначала отказались. Потому что в этих костюмах актерам нечего играть — ни один актер не переиграет такой костюм. Но потом мы приступили к репетициям и поняли: все-таки наши актеры лучше. Костюмы местами очень неожиданные — это действительно очень ярко, изобретательно, смело и по-настоящему красиво.

Как это заработает все вместе, мы знаем пока только теоретически. Собственно, весь этот механизм и будет таким трюком. Но все же для меня главной наградой будет, если зритель засмеется или заплачет. В фильме же принципиально нет никаких эффектов. Более того, Захаров намеренно ограничил себя в киношных средствах выразительности, сделав фильм по своей сути театром, почти телеспектаклем. Абсолютно камерная история с минимумом артистов, минимумом декораций, очень точно выдержанной стилистикой. Картина потрясает своей точностью. Ее можно смотреть десятки раз.

— И все-таки — от чего вы отталкиваетесь, строя рекламную компанию? Я вам клянусь, я сам пришел на «Норд-Ост» «на самолет». А тут получается никакой технической «заманухи». «На сцену садится самолет!» — это же грандиозно. Как за три слова заставить человека пойти на «Обыкновенное чудо»?

— А мы слова выбрали — после долгих мучений. Смешно, безрассудно, волшебно. У нас все честно. «Обыкновенное чудо»: Смешно, безрассудно, волшебно. Кого после этих слов нужно чем-то заманивать? А самолет... Для меня по-прежнему любимым мюзиклом остается Les Miserables, где нет никакого самолета.

— Ну сейчас-то понятно, почему мы идем на «Отверженных». Это уже легенда, скажем так, must see-шоу...

— Вы знаете, наверное, эту историю. После премьеры «Отверженных» пресса была очень прохладная. Критики писали что-то вроде: странный какой-то спектакль, в котором нет tap dancing, нет ни одного трюка, и они еще собираются переводить его на Бродвей! — Forget it. Я сам читал эту статью. Через неделю тон изменился. Писали так: странный спектакль, на него невозможно попасть, весь Лондон туда ломится. Через месяц это было уже самое популярное шоу Лондона. Через год все поняли, что этот спектакль — суперзвезда всех времен и народов.

— То есть вы рассчитываете на «сарафанное радио»? Когда весть о гениальном продукте идет из уст в уста и обеспечивает вам аншлаги?

— Если честно, у нас все-таки есть несколько своих секретов, которые мы пока не раскрываем...

— Ну слава богу, вы меня успокоили.

— Да, секреты есть, но какой из них сработает, мы еще не знаем. Расскажу про один, от которого мы отказались по художественным соображениям. Волшебное превращение человека в медведя. В результате и художник-постановщик, и режиссер — да все мы, прослушав материал от начала до конца, поняли, что секрет не в этом, а в чем-то другом. Хотим до него докопаться.

— То есть от «Красавицы и чудовища» вы отказались.

— Как, собственно, и сам мюзикл «Красавица и чудовище» в российской версии. Они же в конце концов пошли по тому же пути, что и мы. Если вы видели бродвейскую версию спектакля, то знаете, что в ней превращение Чудовища в Принца происходит самым волшебным образом. В финале Белль вовсе не накрывает Чудовище тряпочкой, как в Москве. Она отходит в изумлении в сторону, потому что Чудовище поднимается в воздух на три метра, делает три оборота вокруг своей оси и опускается на землю уже прекрасным Принцем. Когда я увидел этот трюк своими глазами, то у меня просто челюсть отвисла, а сидящая рядом дочь сказала: «Папа, я просто умираю от счастья!» Потому что это было за пределами человеческого понимания. Московская версия отказалась от чудес, и надо сказать, что просто сказка — сказка о любви — сработала. У меня мечта всей жизни сделать такой спектакль, в котором бы вообще ничего не было. Было бы пять девочек, семь мальчиков, как в классической труппе комедии дель арте, они бы просто играли и пели бы что-нибудь a capella.

— Юлий Ким сказал, что в новой версии «Обыкновенного чуда», как минимум, четыре новых хита. Мне интересно ваше мнение по этому поводу как не автора?

— Думаю, я понимаю, что именно он имеет в виду. Мне же сейчас все номера кажутся хитами. Четыре же есть совершенно точно. Вообще, что еще меня сподвигло на эту работу? Когда я увидел качество материала, который авторы специально дописали к своему детищу 30-летней давности, я понял, что только слушая это и понимая, что это возможно, просто хочется жить.

— А я слышал версию, что мюзикл был написан изначально, но большинство музыкальных номеров не вошло в фильм.

— Нет, в фильм не вошла только одна песня — Охотника. Ее спел Боярский, она даже продается на дисках с музыкой Геннадия Гладкова. В фильме есть только едва заметный кусочек этой музыкальной темы. В мюзикле же появились и песня Короля, и песня Первого министра и много чего еще — все темы дописаны, и на них положены совершенно блистательные слова! Все они сопоставимы с любимыми «Давайте негромко, давайте вполголоса...» или «Бабочка крылышками».

— Кстати, про поэтическую составляющую. Композиторские амбиции в связи с «Обыкновенным чудом» вы загнали ниже плинтуса, а поэтические? Что ни говори, «Норд-Ост» отличался очень хорошим текстом, хотя бы по сравнению с шедшим в то же время Notre-Dame de Paris в переводе того же уважаемого Кима.

— Переводы — это отдельная история. Над переводчиками, как правило, стоят правообладатели. Алексей Кортнев рассказывал мне, что просто до слез страдал, переводя MAMMA MIA! Иностранцы говорили, например: в этом месте должно быть The Winner Takes It All, и будьте любезны, вместите этот смысл в одну строчку, а ваше «И тот, кто победил, тот получает все» не канает. В результате появилась строчка «Кто победил, тот прав». Тоже очень хорошо, Леша молодец. Но приходилось жертвовать многим именно из-за давления правообладателей. И возьмите текст «Конька-горбунка» Кортнева же. Роскошнейший! Одна вещь лучше другой. Думаю в случае с Notre-Dame та же история. Когда над Юлием Черсановичем никто не стоит, он отрывается. У нас даже была такая история. Когда мы взяли весь материал и прошли его с режиссером, выяснилось, что четыре номера надо переписывать. Они не ложатся в общую канву — и все. По разным причинам. Этот не соответствует эмоциональному накалу, этот — просто лишний и т. д. Мы пошли к Юлию Черсановичу. Но не с пустыми руками, а с полностью напетой на диск фонограммой. И Ким с нами согласился на сто процентов: «Я прошу одну неделю». Через неделю он принес четыре новых блистательных текста! Поверьте, просто жить с этими людьми в одно время — это большое счастье! Они удивительные.

— Можете вспомнить какую-нибудь стихотворную цитату из нового материала, которая так бы врезалась в память, как, скажем, «Вот и славно, трам-пам-пам»?

— У всей труппы сейчас самый любимый номер, который называется «Все обойдется». Заканчивается он словами: «И понемножку, и по чуть-чуть все обойдется как-нибудь».

— Прекрасно.

— И хор на семь голосов поет «Как-нибудь, как-нибудь».

— На семь?!

— У нас очень сложная вокальная аранжировка. Только тот факт, что у нас большая часть труппы очень хорошо музыкально образована, дает возможность петь многоголосье такой сложности, которое пока еще мы никогда не пели. В «Норд-Осте» такого не было. Это очень здорово. Это, конечно, отдельная тема — Вячеслав Сержанов, наш оркестровщик. Его кандидатуру мы утверждали лично у Гладкова.

— Кстати, каков состав оркестра?

— Он у нас немаленький — 18 человек. Из — как вы говорите? — трюков, нет, из «мулек» — у нас в оркестре присутствует отстоянная в борьбе с продюсером арфа. Оркестровщик сказал «Никакой сэмпл не заменит живую арфу». Вообще, мы хотим постепенно избавиться от каких бы то ни было фонограмм. Даже в небольших выездных выступлениях. Пусть лучше это будет небольшой оркестрик из трех музыкантов, чем роскошная симфоническая фонограмма. Как 29 августа на записи программы телеканала «Культура» «Романтика романса», где мы исполнили семь номеров из мюзикла с маленьким, но ансамблем. Фортепиано, бас и флейта были с нами.

— В проекте очень много имен — Солнышкина, Фильштинский, Поповски. А хореограф пока не заявлен. Как так — мюзикл и без танцев?

— Пока не утвержден. Но будет. Его имя в результате может оказаться одним из тех трюков, о которых вы говорите.

— Как артисту вам не хочется выбежать на сцену «Обыкновенного чуда»? Не было желания принять участие в кастинге?

— Хочется — не то слово. Я в «Норд-Осте» извелся. Я стоял за кулисами и хотел сыграть за всех все. Здесь есть роли, которые я очень хочу исполнить. Просто безумно мечтаю.

— Волшебника?

— Волшебника. Но я понимаю, что моя позиция и объем занятости просто не позволят мне подготовиться и выступить на должном уровне. По сравнению с теми людьми, которые сейчас репетируют. Потому что они потрясающие.

— После премьеры, может, введетесь на какую-нибудь роль.

— Там есть одна роль, на которую нетрудно ввестись. Это Палач. Он ходит и молчит.

— Выпуская «Норд-Ост», вы очень много говорили про западную школу постановки мюзиклов, про «макинтошевский конвейер», которому вы обучились и который пытались у нас реализовать. Спустя девять лет вы можете сказать, что этот подход удачен и приемлем в России? Или какие-то свои коррективы «география» вносит? Какие?

— Сейчас в Москве это стало общепринятым. Это просто такая особая схема театральной постановки. Да, в общем, и не очень особая уже. Отношение к действу, как к мощному бизнес-проекту здесь прижилось и работает. Если говорить об отличиях. Например, взять спектакль MAMMA MIA! Мне он сначала откровенно не понравился. Музыка неплохая, что и говорить! А в остальном... Но через какое-то время я вдруг увидел, что что-то в нем такое появляется. А потом мне ребята рассказали, что они только и ждали, когда уедут «эти голландцы». И перед закрытием я посмотрел несколько последних спектаклей подряд. Это же прелесть что такое! Специально ходил смотреть на Лену Чарквиани. Это просто очень серьезная драматическая работа.

— И теперь Чарквиани у вас в труппе.

— О да! Спектакль у нас очень актерский. Кастинг шел в три тура. Когда уже все артисты разделились по группам — Администраторы, Волшебники, Медведи, Короли, Принцессы — Иван с ними сел за стол и прямо на кастинге начал проводить многочасовые застольные репетиции. Они читали, они пробовали, импровизировали, примеривались к ролям. Я на кастингах подобного не видел. Некоторые предпочтения Ивана были для меня неожиданными. «А вам не кажется, — говорил я Ивану, — что этот Медведь актерски уступает вон тому?» «Зато у него есть то, что мне надо, — отвечал Иван. — Увидите». И в результате оказывался прав. Нам очень повезло, что у нас такой режиссер. Он обожает артистов. Обожает и уважает.

— Какие спектакли Уэст-Энда или Бродвея в последнее время вы видели и что вам понравилось?

— Ничего не смотрел. Просто нет времени. Даже на 25-летие Les Miserables в октябре не получится выбраться, а очень хотелось бы. Компанию для постановки «Обыкновенного чуда» мы создали полтора года назад, и вот с тех пор существую в таком жестком режиме. Осталось чуть меньше полутора месяцев.

Мюзиклы.Ru благодарят Анастасию Глаголеву за помощь в организации интервью

октябрь 2010