Продюсер Давид Яковлевич Смелянский — заслуженный деятель искусств РФ, кандидат искусствоведения, профессор Российской академии театрального искусства (ГИТИС), первый лауреат Дягилевской премии «За возрождение и утверждение профессии продюсера в новой России», президент Ассоциации театральных продюсеров России
За годы профессиональной деятельности осуществил более ста проектов. Его партнерами в разные годы были Большой театр, МХАТ имени А. П. Чехова, «Ленком». Давид Смелянский работал с выдающимися деятелями отечественной культуры — Аркадием Райкиным, Мстиславом Ростроповичем, Галиной Вишневской, Юрием Темиркановым, Андреем Кончаловским, Робертом Стуруа, Глебом Панфиловым и другими. Как продюсер организовал гастроли и провел более тысячи спектаклей на театральных и концертных сценах в России и за рубежом. Среди крупнейших проектов: музыкальное действо «Наша древняя столица» на Красной площади, посвященное
Давид Смелянский является лауреатом театральных премий «Золотая Маска» и «Музыкальное сердце театра» за создание российской версии мюзикла «Продюсеры». Награжден орденами Российской Федерации, был выдвинут на соискание Государственной премии РФ в области литературы и искусства 2010 году за создание музыкального фестиваля «Крещендо». В 2010 году выпустил автобиографическую книгу «Авантюрист поневоле, или Беседы о том, как я стал продюсером».
— Спектр Ваших проектов поразительно широк — от драматических и оперных спектаклей до театрализованных представлений. Теперь вот мюзиклы...
— Я не занимаюсь только эстрадой...
— Почему?
— А поскольку ее нет. В Лондоне живет Сева Новгородцев. В начале перестройки в каком-то интервью у него спросили: «Есть перспектива у российской эстрады выйти на Запад?» Он ответил: «Нет, пока она не перестанет быть уголовной и тюремной...» Она по сути тюремный шансон — вся наша эстрада. Тоска по решетке. Поэтому мне это не интересно.
— Музыкальный театр это ведь искусство тоже далеко не элитарное...
— Это развлекательный жанр, но я никогда не назову его низким искусством. Это замечательное искусство. Можно и грустить в развлекательном жанре — не обязательно рот до ушей.
Я люблю музыку, танец люблю, люблю юмор. Люблю музыкальный театр. Я родился у моря, в южном городе, где когда-то была роскошная оперетта— это город Одесса. Матушка меня водила каждый месяц на спектакль. Это были времена, когда существовало два блестящих театра, — Свердловская оперетта и Одесская оперетта, которые всю жизнь между собой соревновались — какая оперетта лучше.
Музыкальный театр это отдохновение души, когда человек приходит и расслабляется — если это хорошо сделано.
— Но среди будущих проектов Театра мюзикла заявлен мюзикл RENT с довольно трагическим сюжетом...
— Ну так и «Иисус Христос — Суперзвезда» тоже не отдыхательный... Отдыхательный жанр — это ведь не только рот до ушей. Когда человек выключается из той обыденной жизни, которая его окружает, это не значит, что его душа, его мозг не работают. Наша главная задача, чтобы из дождливой или снежной погоды человек, идущий от метро «Багратионовская», попал в другую жизнь. То ли веселую, то ли мелодраматическую, но чтобы он попал в другую жизнь, где его заставляют работать сердцем, быть трепетным.
— Вам не кажется, что наш зритель покрылся жировой прослойкой? Расстраиваться и напрягаться в музыкальном театре ему не особенно хочется...
— Приведу такую аналогию... Вот в театре все собачатся, ненавидят друг друга... до той поры, пока не появляется замечательный спектакль. Все начинают друг друга любить, наступает всеобщее братство и всеобщее просветление. Я думаю, что то же самое происходит со зрителем — если спектакль хороший — зритель готов страдать и сострадать, зритель готов радоваться. Он только не хочет, чтобы ему врали. Со зрителем надо разговаривать, как с достойным партнером, а не по принципу «пипл все схавает».
— Ваши коллеги из «Стейдж Энтертейнмент» и «Московской оперетты» выпускают сказки для взрослых или для семейной аудитории — безопасные, стерильные спектакли, где все острые углы обойдены...
— У каждого свой продукт, и я не хочу рассуждать о том, что плохо у коллег, и что хорошо у меня. Пусть блистательно существует «Стейдж Энтертейнмент», пусть Писарев ставит мюзикл за мюзиклом, я буду только за него рад — фигура стройнее будет. Я не ставлю перед собой задачу выпускать что-то такое, что будет совсем отличаться от всех. Главное сделать хорошо. RENT — замечательная, высокая драма. Я не против того, чтобы выводить зрителя из зоны комфорта, но это нужно делать достойными, художественными методами.
— А как вы относитесь к эпитетам «покоривший мир, легендарный, блистательный», без которых не обходится ни одна реклама московских мюзиклов?
— Я понимаю ваш вопрос, он меня немного напрягает. Не потому, что вы его мне задали. Когда я делал первые концерты Дениса Мацуева, один из основателей электронных продаж билетов, очень достойный человек, мы с ним работали, все искал рекламный слоган. Дениса называют «терминатором роялей» — «Давай его будем использовать» — говорит он мне. Ну это же в кругу друзей его так называют! Хорошо ли это? Ну конечно нет! Но есть рынок, и для того, чтобы продавать на этом рынке, надо как-то встраиваться в него. Когда мы некоторое время тому назад собирали в Театре мюзикла кассиров всех театральных касс, конечно, мы им рассказывали о том, что у нас будет 85 тонн декораций. Но не это для нас главное...
— То есть для вас это просто компромисс, на который приходится идти?
— Жизнь вообще — цепь компромиссов.
— Считается, что мюзикл это «продюсерский» проект. Продюсер имеет некое представление о том, что он хочет получить в итоге, и, руководствуясь этим видением, «направляет» творцов. Над мюзиклом «Времена не выбирают» вы работали по такой схеме?
— В принципе я до определенного периода никогда не вмешиваюсь. Я даю свободу. Надо дать людям замочить ноги, а для этого в воду надо вступить. А потом мы поймем, будут они простужаться или нет, нужно ли их ограждать от чего-то.
В случае с мюзиклом «Времена не выбирают» мне надо было быть необычайно толерантным, потому что к тому времени, когда я вошел в проект, люди уже проделали большую работу, и надо было рулить этой историей, не обижая людей и не обижая работу, ими сделанную. Мы вышли в путь, не имея ни пьесы до конца, ни музыкального ряда, и до сих пор вносим какие-то поправки. У нас случались жаркие баталии после репетиций...
Ситуация, в которой мы существуем, это, конечно, немного сумасшедший дом, потому что мы все делаем «вопреки», а не «потому что». У меня вышла книжка в прошлом году, называется «Авантюрист поневоле, или Беседы о том как я стал продюсером». До того момента, пока проект не встанет на ноги, это всегда авантюра. Это безумство, на которое идут люди, которым либо нечего делать, либо очень хочется. Нам очень хотелось создать такую историю в Москве. Затевать ремонт было безумством, а мы затеяли ремонт здания и переделку сцены.
— В смету вписались?
— Я Вам поясню ситуацию. Это постройка 1938 года. Сверху она была симпатичная, но когда ты брался за один конец, на другом конце все начинало рушиться. Поэтому смета все время пухла, но она пухла не из-за головотяпства. Были непредвиденные расходы из-за того, что мы не знали, в каком состоянии на самом деле было здание. Хотя оно и находится под охраной как памятник конструктивизма, его экспертиза не производилась.
Не все еще сделано, но дворец культуры кардинально изменился уже сегодня. Зрительская часть теперь абсолютно новая, мы полностью переделали сцену. У нас висит суперсовременное световая аппаратура, звуковая аппаратура. Раньше там вообще не было штанкетного хозяйства. Мы сделали 24 штанкета, часть из них мы поставили на моторы. Мы сделали вращающуюся сцену. Когда мы пришли туда, она управлялась штурвалом. Под сценой стоял штурвал! А сейчас мы поставили специальный мотор, который вращает большой круг. В большом круге мы сделали второй круг со своим самостоятельным вращением. Более того, мы сделали в этом круге еще плунжерную систему, которая поднимает предметы и актеров снизу. Мы построили оркестровую яму, которой там раньше не существовало. Поменяли кресла в зрительном зале...
— Насколько я понимаю, без творческого подхода в общении с инвесторами продюсеру не обойтись.
— Я уже 20 лет преподаю в ГИТИСе, и когда дети приходят защищать у меня проект и начинают бормотать что-то себе под нос, я им говорю: «Так, минуточку. Вы должны запомнить, что когда вы придете в банк или к олигарху, он будет вас слушать
— И там всегда что-то есть?
— Конечно. Иначе ничего не будет двигаться. Один из героев мюзикла «Продюсеры» говорит: «Первое правило: никогда не вкладывай в спектакль собственные деньги. Второе правило: никогда не вкладывай в спектакль собственные деньги. И третье правило: никогда-никогда-никогда не вкладывай в спектакль собственные деньги.»
— Сами Вы следуете этому правилу?
— В большинстве своем да. Другой вопрос, что даже если ты не вкладываешь собственные деньги, ты несешь ответственность за те деньги, которые тебе доверили, а это еще страшнее. Потому что в случае неуспеха ты можешь потерять не только деньги, но и репутацию, что практически не восстанавливается. Деньги ты сможешь нажить, а вот репутацию — не возвратить. Меня когда-то очень порадовал Марк Анатольевич Захаров. У меня был спектакль в Ленкоме, это была одна из первых копродукций. Я прошу прощения, что рассказываю сам о себе, но в одном из интервью Захаров говорил о том, что в дореволюционной России существовало честное купеческое слово. Если вы пожали друг другу руки, можно было ничего не подписывать. Он приводил этот пример в связи со мной. Это репутация, и это очень важно.
— Какие стереотипы, связанные с восприятием профессии продюсера широкой общественностью, Вас раздражают?
— Представление людей о продюсерах как о людях, которые занимаются только тем, что зарабатывают деньги — это больше всего меня раздражает, потому что для меня — я тут скажу сакраментальную фразу — это не является первостепенной задачей. Для меня важен факт театра в первую очередь, факт художественного результата. Рассказываю избитую историю. Господина Дягилева не на что было похоронить. Только когда Коко Шанель узнала, что он умер и дала денег, начали заниматься его похоронами. При этом у него осталась прекрасная библиотека прижизненных изданий пушкинских книг... Но богатства в нем не было.
Когда я начинал, на нас все смотрели как, не могу сказать, что как на проходимцев, но как на таких деловых жучков от искусства. В 2011 году Министерство образования ввело образовательный стандарт «продюсер исполнительских искусств» в трех высших учебных заведениях — Университете театрального искусства (РАТИ), Школе-студии МХАТ и в Санкт-Петербургской академии театрального искусства. До этого уже много лет существовали факультеты театрального менеджмента, что в общем одно и тоже. Но само по себе название — «продюсер исполнительских искусств»! Часть моей жизни отдана тому, чтобы такой стандарт появился. И это предмет моей радости. Поэтому на самом деле я достаточно счастливый человек.
— А какими человеческими и профессиональными качествами должен обладать человек, избравший продюсерскую стезю?
— Вы знаете, серьезных продюсеров (к ним себя я не причисляю) мало. Это должен быть глубоко образованный человек, и не деньги стоят во главе угла, а любовь к театру. В первую очередь. В театре без любви не проживешь. И если не можешь — себя нужно заставить, потому что порой не любится, испытываешь раздражение, отвращение. Но надо любить. Только с любовью к театру в театре можно работать и заниматься этим делом.
— Вам приходилось заниматься проектами, которые у Вас вызывали отвращение, но Вы находили к ним подход?
— Нет, нет, нет... Поскольку человек сам кузнец своего счастья, то проектов таких у меня не было. Я всегда делал то, что мне хотелось сделать. Никто никогда не мог заставить делать проект, который я не хочу делать. Другое дело, какой результат был.
— Какой же материал способен вас «зацепить»?
— Ну когда я делал День славянской культуры и письменности, для меня было особым удовольствием приехать в Рязань и сделать событием историю Рязани. Рязани условно, потому что этот праздник мне довелось делать в 11 городах в течение 10 лет. И было приятно вернуться туда спустя много лет и узнать, что простые люди об этом празднике вспоминают и по сей день. Когда я делал оперу «Псковитянка» в псковском Кремле, меня грела опера и само место — события «Псковитянки» проходили именно там. В каждом случае есть свой манок, стереотипного манка нет. Для меня главное — это художественная составляющая, если меня увлекает идея (не обязательно она должна принадлежать мне), то я могу за нее с удовольствием взяться. Хотя я предпочитаю придумать идею самому.
— Не могу не спросить, есть ли у Вас идея мюзикла, которую вы мечтаете воплотить?
— Есть замечательный фильм — «Дети свинга» (Swing Kids). Я мечтаю сделать из него театральную постановку — мюзикл или музыкальный спектакль. Это такого драматического накала история, настолько пронзительная... Это тридцатые годы, Гамбург, предфашисткая Германия. В то время было очень модно танцевать свинг, молодежь увлекалась пластинками... А фашиствующая молодежь и еще только зарождающиеся штурмовики преследовала их, как у нас когда-то преследовали стиляг, только жестче. И вот фильме показано, как эта танцующая молодежь постепенно расслаивается — кто-то становится приверженцем свинга — то есть чести и достоинства, а кто-то становится штурмовиком и начинает, простите за терминологию, «мочить» своих бывших друзей. И у тебя как у зрителя такое щемящее чувство стоит — перед тобой рушится все: один парень кончает с собой от безысходности... Обязательно посмотрите!
— В наши дни, работая в музыкальном театре, невозможно не учитывать западный опыт и достижения... Есть в этом опыте что-то, что Вам хотелось бы перенести на нашу почву?
— У меня вызывают зависть технологические возможности. Я был директором Дирекции международных фестивалей Союза театральных деятелей, мы принимали Штайна на Чеховском фестивале. Я «переодевал» МХАТ — они привезли свой свет, свой звук, и мы снимали все оборудование Художественного театра и вешали штайновское. И на меня это произвело неизгладимое впечатление. Технологические возможности, которые я видел в мюзиклах «Призрак оперы», «Кошки», RENT, в «Продюсерах»... вот это меня поражает. С точки зрения всего остального, мы все можем. Более того, я вам должен сказать, что с точки зрения актерской составляющей, там, где суть театра начинается, мы сильней.
— Я знаю, что Вы всегда принимаете участие в наборе актеров, так было и в Театре мюзикла. Каким должен быть артист, чтобы понравиться продюсеру Смелянскому?
— Если мы говорим сообразно жанра мюзикла, то он должен замечательно двигаться, он должен быть хорошим актером, он должен быть хорошим вокалистом. Важно, чтобы он был легким человеком. Это сразу делает его обаятельным. Есть отрицательное, а есть положительное обаяние... На сцене очень важно, чтобы человек был с положительным обаянием.
— А нет ли у Вас ощущения, что в среднем нынешние актеры проигрывают «старикам»?
— В мое время сахар был слаще и вода мокрее... Это обычная история — кризис театра, все предвещают его смерть... А он жил и будет жить. И станет какой-нибудь молодой Ефремов Миша, который работает в «Современнике» и очень похож на своего великого деда, большой звездой. Свято место пусто не бывает. И сейчас есть достойные актеры из среднего поколения. Это же селекционная работа. Мне в жизни повезло — когда я приехал учиться в Петербург, у меня в группе учился молодой человек, который работал осветителем в Большом драматическом театре. Это было время расцвета Георгия Александровича Товстоногова, и я «пропотел» весь репертуар в осветительной ложе. Поэтому для меня идеал театра — БДТ. Какие фамилии были — Полицеймако, Стржельчик, Лебедев, Лавров, Капелян, Волков — что ни фамилия, то блистательный актер!
— Сейчас зачастую молодежь принимает за талант медийность...
— Молодежь — да. Почему меня так раздражают все эти лепрозории за стеклом — Народные артисты и Фабрики звезд... Это такое падение уважения к профессии. Человеку не нужно мастерство... Более того, это происходит на уровне государства. Государство позволило не уважать свой народ. Все это мыло, которое перетекает с экрана на экран, напрочь лишено какого-либо художественного смысла. Упорство, с которым люди добиваются высоких образцов искусства абсолютно никому не надо, все обесценивается! Я сейчас рассказываю в целом свои огорчения...
— А антрепризный театр? Он тоже далеко не всегда предлагает зрителю высокохудожественный продукт...
— Вы знаете, я был одним из родоначальников антрепризного театра в России, и я бы не сказал, что все антрепризы плохи, есть замечательные образцы хорошего высокого искусства. Но мы находимся в стесненных условиях отсутствия площадок. Не может спектакль, который в понедельник играется на сцене театра на Таганке, а во вторник на сцене театра им. Моссовета везде одинаково хорошо выглядеть, актерский аппарат не может на всех площадках одинаково работать, актеру тоже ведь пристраиваться надо... И однажды люди себе говорят: «Сойдет и так, мы в Тамбове...» При этом антреприза очень нужна — она подменила собой гастрольную кровеносную систему, которая театру так необходима. Из Керчи в Вологду, Счастливцев и Несчастливцев... Это есть суть самого театра. Но все это было разрушено, и восстановила эту систему антреприза, благодаря ей театральная информация стала появляться там, где она уже давно была забыта. Разные бывают антрепризы. Пусть расцветают все цветы, а мы соберем те, которые нам нравятся.
— Возможно, нетребовательность публики причина тому, что антрепризы часто сомнительного качества?
— Понимаете, актера воспитывают 5 лет в институте. Зрителя тоже надо готовить, его надо образовывать, с ним надо заниматься! Мы потеряли целое поколение. У нас, например, не существует детский театр...
— Раз уж зашла речь... Вы никогда не рассматривали детский театр как еще одну область своей деятельности?
— Нельзя объять необъятное... Недавно у меня был зачет в ГИТИСе... Я положил на стул пальто. Сотрудница деканата взяла его, чтобы повесить в шкаф, и что-то ей ударило по колену. Она спрашивает: «Что это у вас такое в кармане лежит?» — А я отвечаю: «Ключи» и вынимаю целую связку. — «А для чего столько ключей?» — Объясняю: «Один кабинет там, другой кабинет там...» — «И сколько же у вас таких мест?» — «Пять!».
февраль 2012
