Я долго собиралась написать о «Звуках музыки», но получилось это сделать только после закрытия спектакля. И слава богу. Почему — вы поймете после прочтения этой рецензии.
Со «Звуками музыки» попрощались по-быстрому, без лишних поклонов и слез. Для многих из тех, кто в тот вечер находился на сцене и за кулисами театра МДМ, это было не самое любимое дитя, поэтому завершение его жизненного цикла было встречено с облегчением: «Отмучалось, наконец».
«Звуки музыки» — настоящая бродвейская классика, идеальный семейный спектакль. Но идея поставить в этот мюзикл России казалась рискованной с самого начала: во-первых, сценическая версия отличается от фильма и не в лучшую сторону, во-вторых, несмотря на то, что в 70-е фильм шел в СССР на большом экране и до сих пор временами демонстрируется по телевидению, его мало кто помнит.
Либретто «Звуков музыки» в его оригинальном виде очень вялое и приторное. Мелодрама отодвинута на второй план — с детьми Мария проводит времени едва ли не больше, чем с Капитаном, поэтому история любви — всего лишь один из важных этапов поисков себя и собственного пути, о которых и рассказывает этот спектакль. За приторность «Звуки музыки» ругали с самой премьеры на Бродвее в 1959 году. Роджерса и Хаммерстайна — реформаторов американского музыкального театра — называли ретроградами и сентиментальными дураками еще их современники. Но брюзжание критиков не сказалось на кассовых сборах и зрительcкой любви.
Удивительно, но и в наши дни у «Звуков музыки» огромное количество поклонников. Значит, мюзикл Роджерса и Хаммерстайна все же способен задеть в человеке какие-то струны. Возможно, дело в том, что при всей своей бесхитростности, «Звуки музыки» пытается говорить со зрителем о Боге, к которому можно прикоснуться, гуляя по альпийским лугам, утешая испуганное дитя или слушая стройное пение монахинь; о трудных решениях, о самопожертвовании, о пути к себе — а у этих тем нет срока годности.
Простота, ясность и искренность — вот сильные стороны мюзикла, на которые надо было делать ставку. Но известного режиссера Евгения Писарева позвали, чтобы прокачать эту акварельную историю до глянцевой фотографии.
Поскольку с развлекательностью и динамичностью у «Звуков музыки» все очень плохо, не удивительно, что у Писарева возникло желание перекроить материал. Как назло могущественная организация R&H, распоряжающаяся наследием Роджерса и Хаммерстайна, категорически запретила вносить изменения в партитуру. В результате Писарев добросовестно развел спектакль как если бы это был семейный утренник.
Блестящего сценографа Зиновия Марголина мюзикл тоже не вдохновил.
В коротеньком вступлении, написанном владельцем компании «Стейдж Энтертейнмент» Йопом ван ден Энде для программки спектакля, голландский театральный бизнесмен предупреждал, что в российской постановке не будет гор. Для московских «Звуков музыки» это была огромная потеря: горы играют ключевую роль в жизни главных героев: и капитан, и Мария, принадлежат горам: это их дом, их убежище, их храм. Горы — это серьезный вызов для театрального художника. Странно, что Зиновий Марголин — один из лучших современных российских сценографов — его не принял.
Сказать, что в спектакле не было даже намека на горный пейзаж, было бы неверно: он все-таки появлялся во время увертюры в виде компьютерной анимации — довольно топорной и нелепой в сравнении с захватывающими альпийскими видами, которыми начинается экранизация Уайза.
Другая сценографическая боль этого спектакля — дом Траппов. Покинув стены монастыря, сирота Мария Райнер попадает в незнакомый для себя мир, и центром этого мира становится усадьба барона фон Траппа. В доме капитана Мария обретает семью, любовь и узнает настоящую себя. Это должен быть исключительный дом — родовое гнездо, семейный очаг, ожидающий новую хозяйку.
Баронский дом, выстроенный Марголиным на сцене МДМ, получился нежилой, неуютный. Говорят, на сцене стояла настоящая антикварная мебель, но она не добавляла картинке ровным счетом ничего. Придуманная эффектная диафрагма из лестниц больше подходила для вестибюля министерства, чем для альпийской усадьбы.
В доме капитана есть одна важная деталь интерьера, которой предназначено сыграть роль масла, подлитого в огонь непростых отношений Марии и Капитана. Это гардины, из которых девушка шьет одежду для игр для своих новых подопечных. В спектакле их изображает кусок ткани, висящий на двери (?) в спальне героини. Каким образом Марии удается из него нашить такое количество одежды — загадка. Впрочем, в спектакле полно таких «условностей»: гигантский эдельвейс, который потягивает маленькая Гретль баронессе Шредер, потрепанные хипстерские чемоданы, с которыми довольно обеспеченные молодожены возвращаются из свадебного путешествия...
Гардероб московских «Звуков музыки» заслуживает отдельного упоминания. Одевая героев этой не сказочной, а вполне реальной истории, художница Виктория Севрюкова вместо сдержанной одежды 30-х предложила цветастый, немного шизофренический гардероб, больше подходящий для ледовых шоу. Запомнились клубный пиджак фон Траппа, в котором герой выглядел капитаном гламурной яхты, облезлый «бархат» серебристого платья баронессы, нарочито подчеркивающий изгибы Ирины Линдт и уныло весящий на Ольге Беляевой, детская одежда для игр, слишком вычурные для нарядов, сшитых монастырской послушницей, карнавальные костюмы из тафты и скалапендры в париках австрийских аристократов, уродливое свадебное платье, псевдонародные австрийские костюмы...
Музыкально «Звуки музыки» был троечным спектаклем и доставляли меломану больше страдания, чем радости: бедный инструментами и нюансами оркестр, далеко не ангельский по своему звучанию хор и солисты, которые старательно, но не всегда убедительно, воспроизводили бесхитростные мелодии Роджерса. Во всем этом не хватало вкуса, музыкальности и точности.
Нельзя, однако, сказать, что спектакль был откровенно плох. Ситуацию спасали актеры: чистая, искренняя Анна Кармакова в роли Марии, импозантный Владимир Панков — капитан фон Трапп; Алексей Бобров в роли неоднозначного импресарио Макса и аристократичная Ирина Линдт в роли баронессы Шредер; Евгений Зайцев, пытавшийся выжать максимум из своего второстепенного, но важного персонажа — Рольфа, выразительная Елена Казаринова в крошечной роли фрау Шмидт, Елена Чарквиани и ее мощный вокал в арии матери-настоятельницы.
Но почему так противно пели монахини, почему одни солисты фальшивили, а другие пели пестрым, задушенным, непрофессиональным звуком? Почему качество детского пения сильно разнилось в зависимости от состава? Почему сценка про козопаса выглядела как броуновское движение дергающихся тел и почему в этом номере не было понятно ни одного слова? Почему так неуклюже танцевали вальс на балу у фон Траппа? Почему постеснялись дожать тему фашизма так, чтобы зритель осознал исторический контекст, в котором происходят события мюзикла? Список вопросов мог бы быть бесконечным...
Резюме: первая попытка «Стейдж Энтертейнмент» подступиться к бродвейской классике оказалась «комом».
Оценка: «3»
